Вера Колочкова - Летят перелетные птицы [= Анино счастье] [litres, авторский текст]

Мать еще что-то говорила, она уже не слышала. Вдруг зашумело в ушах, потом прошло, и будто полилась сверху тихая музыка… Та самая музыка, похожая на перезвон колокольчиков, уже знакомый аккомпанемент яркого минутного откровения, в который так счастливо вписались простые ощущения, звуки – голоса мужчин с кухни, теплый бок матери, дождь лапками скребет по стеклу… Мягко скребет, вкрадчиво.

Ну, дождь. И ничего. Отойдут осенние дожди, зимние снега лягут. Потом – весна…

Почему она решила, что вся ее жизнь – дождь?

На следующий день хоронили Варю. Народу собралось много, что, в общем, соответствовало обычаю сельских похорон. Идут на похороны и стар и млад, и родственник, и сосед, и тот, кто покойного лишь понаслышке знает. Траурная процессия медленно проползла через поселок, потом поднялась на взгорок, где в окружении старых берез расположилось кладбище, сбилась плотным кольцом вокруг могилы. У гроба близкие родственники стоят, прощаются. Всех близких родственников – убитая горем Татьяна Михайловна да закаменевший лицом Александр Синельников.

Она стояла в толпе, смотрела в его скорбное красивое лицо, никак не могла отвести взгляда. Впрочем, не только скорбное лицо, но и весь облик Александра Синельникова вполне вписывались в эту горестную картину. Согбенная спина, строгие черные брюки, очень черная, до самой глубокой черной черноты куртка-френч, черные кожаные перчатки. Вот только шарф, дважды обмотанный вокруг шеи, был почему-то в черно-белую клетку. А впрочем… Ему, Александру Синельникову, наверное, виднее, какой шарф для данной ситуации подойдет. Что там у них, у модельеров, важно в одежде соблюсти? Акцент на уместность? Дресс-код? Элемент имиджа?

«…Он просто человек такой…», – услужливо прозвучал в голове Юлин приятный объясняющий голосок, – «Ему всегда важно лицо сохранить…»

Какая-то позади стоящая женщина вздохнула, произнесла сочувственно:

– Глядите, как мужик-то убивается… Лица на нем нет… Знать, любил сильно, коли так убивается. Сейчас редко таких встретишь, чтоб по-настоящему-то любили…

Что ж, молодец Александр Синельников. Правильно лицо сохраняет. Если «лица нет», значит, «лицо есть».

«…Он мастер этакое наворотить вокруг себя, знаете ли…», – снова назойливо застрекотал в ушах Юлин голосок, и она так яростно затрясла головой, выгоняя его из себя, что даже чуть повалилась на стоящего рядом Леху. Он тут же крепко подхватил ее под локоть, глянул в лицо с тревогою – что? И неожиданно громко шмыгнул носом, глотая слезы.

Она уставилась на него во все глаза… А он снова шмыгнул, жалко и виновато вздергивая вверх плечи – извините меня, мол, такого некультурного, – и воровато провел под носом указательным пальцем. Детский такой жест, быстрый, туда-сюда.

От этого его жеста горло веревкой скрутило… И воздух пошел в легкие с трудом, и задрожал там слезной правдой откровения – да вот же оно, настоящее горе, без всякого акцента на уместность и правильную сохранность лица! Вот оно, некультурное горе, сопливое, шмыгающее, суетящееся под носом указательным пальцем. А по-другому – и не умеем. Да, мы такие, дорогая насмешница Юля, и впрямь, стоит нам в этом позавидовать…

Припала к Лехиному плечу, зарыдала так громко, что на нее оглянулись. Печальные знакомые лица, все свои, Одинцовские. Вон стоят бок о бок, поддерживая друг друга, гипертонические старушки Мария Егоровна и Мария Семеновна, вон там, чуть подальше, крепкий мужик Кузин со своей женой Валькой, и Танька Селиванова тоже пришла, и Серега Обухов, что инвалидное кресло отдал, и медсестра из регистратуры Лидочка…

Леха настойчиво совал ей платок в руки, бурчал в ухо что-то свое, жалобно-успокаивающее. Взяла платок, отерла глаза, глянула поверх голов…

Привычная со взгорка открылась картинка, омытая осенним дождем. Вон там, внизу, за картофельным полем, бежит речка Одинцовка, за ней – большая ромашковая поляна, потом – богатый живностью да грибами лес. Помнится, однажды они с отцом пошли по грибы и набрели на поляну, полную подосиновиков. Вся поляна усеяна красными шляпками… А вон там, на подвесном мосту через Одинцовку, у них с Лехой первое свидание состоялось, они тогда только в восьмой класс перешли…

А там, высоко над лесом… Там косяк перелетных птиц летит. Вздохнула, провожая его глазами – летите, птицы, летите. У вас своя дорога. А мое все – здесь. И будет всегда – здесь. Дом, дети, жизнь. Своя. Настоящая. А я остаюся с тобою…

– Ань… – потянул ее вниз за локоток Леха, – очнись, Ань… Вон, все прощаться уже пошли…

Оскальзываясь на глине и соблюдая свою очередь, она подошла к самому краю могилы, бросила ком земли.

Прости, прости меня, Варенька. Если можешь. И – спасибо тебе…