Татьяна Воронцова - Тени утренней росы [litres]

– Костас и Ифигения знают, что делать, – продолжал он с мучительным чувством неловкости, – но тебя это может напугать.

Я попыталась воззвать к его благоразумию:

– Оставайся, Нейл. В любом случае это проще и уж точно безопаснее, чем гнать среди ночи на мотоцикле через весь остров по этим жутким дорогам. Один поворот на Селию чего стоит!

Он стоял возле кровати в глубоких раздумьях. Ему хотелось остаться, но он боялся, что приступ мигрени, который может сразить его наутро (а может и не сразить), вызовет у меня панику и даже отвращение.

– Я могу пройти этот поворот с закрытыми глазами.

– Но встречные автомобили…

Он усмехнулся с той же неловкостью и произнес жестковато:

– Мне нечего бояться, Элена.

– Что с тобой, Нейл? – осмелилась я спросить. – Отчего эти мигрени?

Глаза его стали холодными и пустыми, как замерзшая в колодце вода.

– Не будем говорить об этом. Никогда, слышишь?

Через полтора часа он позвонил, как я просила, и сообщил, что благополучно добрался до Хора-Сфакион. Если бы в то время я имела представление об этой дороге, то ни за что не отпустила бы его.

Телефонный звонок. Хватаю трубку и одновременно ищу глазами часы. Половина одиннадцатого.

– Элена, – говорит он пристыженно, – я не могу больше ждать.

– Как самочувствие? – интересуюсь я, зевая и потягиваясь среди мягких подушек.

– Нашла что спросить! Ты любовница или медсестра?

– Когда мы увидимся?

– Через час. Я не могу больше ждать. Я выезжаю.

– Нейл, – говорю я в трубку, чувствуя, как она становится влажной от моего дыхания. – Я люблю тебя.

И тут он заставляет меня удивиться по-настоящему:

– Я знаю. Я люблю тебя, Элена.

– Боже! Не думала, что ты это скажешь.

– Мужчины, как правило, избегают подобных признаний, считая любовь своеобразной формой рабства. Я так не считаю. Любовь не форма рабства, а способ существования. У нас еще будет время это обсудить через час.

– Господи Исусе, – шепчу я, стоя под душем, направляя прохладные струи воды то на бедра, то на груди, на которых еще можно различить следы его зубов, – этот тип окончательно спятил.

И вот он снова здесь, поднимается по ступеням террасы. Белая рубашка, расстегнутая на груди, сверкающие золотые украшения. Никто не назвал бы его красоту совершенной, но она совершенна для меня. Обожаю такие лица – подвижные, ироничные, чувственные.

Его руки на моих бедрах, пристальный взгляд в упор.

– Чем мы займемся, Элена? Поедем купаться? Или смотреть базилику в Панормо?

– Пошли в постель, – говорю я слабым голосом, готовая обмякнуть у него на руках.

– Боже, благослови эту женщину, – бормочет Нейл, забрасывая меня на плечо, как военный трофей, и следуя через маленький коридорчик в спальню. – Она читает мои мысли.

Урания вежливо удаляется, поэтому я могу визжать, сколько душе угодно. С ума сойти, ведь раньше я этого не делала. Как выяснилось, я много чего не делала раньше. Этот парень превратил меня из интеллигентного человека в ненасытное чудовище. Такое же, каким был он сам.

– Ты сам-то разве не придаешь этому неоправданно большое значение?

– Конечно. Конечно… Но я не мог позволить тебе обесценить все остальное.

Стоя в голом виде напротив зашторенного окна, он пьет холодную воду прямо из бутылки, потом делает шаг к кровати и, держа бутылку в вытянутой руке, наклоняет ее надо мной. Я пробую завернуться в одеяло, но он отбрасывает одеяло прочь. Я пробую укрыться подушкой, но он выхватывает у меня подушку. Я лежу на спине, раскинув руки, всей своей позой выражая полную покорность. Зеленые глаза сужаются, губы раздвигаются в медленной улыбке.

– Переворачивайся, – звучит приказ. – И лежи смирно.

Солнечный свет, проникающий в спальню сквозь щели между портьерами, позволяет нам видеть друг друга, и это дико заводит. Я без конца трогаю плечи Нейла, его изящные ключицы, потрясающей стройности бедра, жесткий от мускулов живот. Именно такие парни – худые, длинноногие, длинноволосые, развязные – неизменно пленяли меня в годы юности, но мое воспитание и социальный статус моих родителей не позволили мне пойти без оглядки за одним из них. Моим девичьим мечтам суждено было осуществиться только теперь.

Мой нежный варвар только что вылез из душа и растянулся на постели в сладком изнеможении, когда позвонила Ритка. То да се, да как дела, но что-то в моем голосе заставило ее насторожиться.

– Ленка, – спросила она с присущей ей прямотой, – ты что, завела любовника?

– Нет, – ответила я, заливаясь краской, несмотря на то, что она не могла меня видеть.

– Вот дура! Чем же ты там занимаешься?

– Извини, Ритусик, я сейчас не могу говорить, – пропела я ангельским голосом, терзая ногтями угол простыни, – я за рулем, еду в город. Да, я перезвоню.

Улыбка Нейла, эта тихая издевательская улыбочка, может взбесить кого угодно. Я терплю, но надолго меня не хватает. После легкого критского вина и хлеба с сыром на увитой бугенвиллеей террасе я молча хватаю его за пояс и, невзирая на бурные протесты, вталкиваю в дом.

– Постой, драгоценнейшая, я тоже соскучился по твоим объятиям, НО ДАЙ ЖЕ ХОТЯ БЫ ДОКУРИТЬ!

Опять он лежит со связанными за спиной руками, а его горло щекочет острие ножа. Весь вчерашний вечер и сегодня полдня я была такой послушной, какой не видели меня ни отец, ни муж, ни любовник, вообще ни одно существо мужского пола.

Твоя очередь проявить покорность, мой охотник, мой Актеон [20] Актеон – в греческой мифологии сын Автонои, одной из дочерей фиванского царя Кадма, и Аристея; внук Аполлона и Кирены. Страстный охотник, обученный кентавром Хироном, Актеон был превращен Артемидой в оленя за то, что увидел ее купающейся (варианты: за то, что пытался совершить над нею насилие), после чего он стал добычей собственных собак. .

– Объясни, во имя чего ты собираешься пролить мою кровь, – взывает ко мне несчастная жертва. – Исполнения каких таких тайных желаний ты хочешь просить у бога или богини?..

Забавно, но об этом-то я и не подумала.

– Ага! – кричит он злорадно. – Значит, все это – чистейший садизм! О, Великая Мать, рождающая, питающая и убивающая! Ты есть жизнь всего живущего и смерть всего смертного. Ты – лоно и могила, беспристрастный образ сущности бытия!..

– Откуда ты все это знаешь? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен.

– Ну, я не так молод, как ты воображаешь. У меня было время кое-что почитать. Кстати, не так давно, точнее, в 1979 году археологи Яннис и Эфи Сакелларакис сделали открытие, которое опровергает общепринятое представление о минойцах как о крайне миролюбивом, даже изнеженном народе. На одном из холмов Северного Крита они обнаружили древнее святилище со следами человеческих жертвоприношений. Этот холм под названием Анемоспилия («пещеры ветра», ибо, по преданию, пустоты в его скальной породе проделал ветер, дующий с Эгейского моря) находится на северном склоне горы Юктас, в четырех милях к югу от Кносса.