Айя Субботина - Фокус

Там же остался «Константин». Может быть, парнокопытное протянуло руки?

Представляю эту ситуацию — и в груди противно клокочет… Нет, не злость. Злился я минуту назад, да и то не так, чтобы сильно. Сейчас я чувствую себя запертым в клетке львом из басни Крылова, у которого отобрали любимую собачку и демонстративно издеваются над ней прямо перед его мордой. И хоть зубы об прутья выломай — ни хрена не сделать.

Лучше думать, что моей выдумщице просто нужно остыть. Ситуация не то, чтобы штатная. Йори запросто могла накрутить себя — женщинам это свойственно, а у этой так вообще «пунктик» на том, чтобы не обидеть меня случайным словом. Йори даже за двусмысленные фразы, над которыми я почти по-доброму смеюсь, то и дело извиняется. Она же умная девочка — самая умная из тех, с кем мне приходилось общаться. Спустит пар, успокоится, вернется домой и напишет. Или позвонит.

Хорошо, что завтра воскресенье, у меня нет эфиров и я смогу компенсировать неожиданную бессонницу лишним часом в постели. К счастью, Сова уже доросла до того возраста, когда и сама не прочь поваляться часов до девяти, а если сильно повезет, то и до десяти.

Так что можно сделать себе чашку чая, достать из холодильника сырную палочку и повтыкать в телевизор.

Я успеваю сделать второе и третье, когда в дверь звонят. В десять часов вечера — это точно не визит вежливости кого-то из моих знакомых или коллег. Да и не успел я завести на новом месте таких людей. Так что даже не пытаюсь угадать — уверен, поздний гость меня удивит. В хреновом смысле этого слова.

На пороге стоит Лена.

Заплаканная, с черными «озерами» туши под глазами, с несимметрично припухшей верхней губой. Снова закачивала туда салонную дрянь и снова неудачно? В прошлый раз это была трагедия столетия.

— Ты в курсе который час? — Окидываю ее взглядом, вздыхаю, потому что возле ее ноги стоит спортивная сумка. Та, с которой Лена приехала в Питер, только заметно похудевшая. Кстати, один баул так и остался у меня, и почти две недели бывшая о нем не вспоминала. Видимо, там что-то не особенно важное.

— Андрей… — Лена громко шмыгает носом и прикладывает к кончику носа мятый носовой платок. — Я… я…

Хлопает ресницами, пытается стереть тушь, но вместо этого растягивает черные кляксы почти по всему лицу, отчего то становится похоже на маску кровожадного туземного божества. Вроде горе у человека, а мне ржать хочется. И зло шутить.

— Мне больше не к кому пойтииии… — Лена начинает реветь. Не плакать, а именно реветь, как белуга. Громко и выразительно. Этот звук наверняка слышно на два этажа вверх и вниз. — У меня все забрали. Пожалуйста, я уеду утром, обещаю! Я просто… не смогу спать… — еще одна пауза и попытка высморкаться, — на вокзалееее…

Почему я не удивлен?

[1] P.S. Спасибо “А” за бесценные советы и за “аленя”!^^

Глава восемнадцатая: Йори

Если бы возможность самовозгорания от стыда и унижения была бы одной из физических способностей человеческого организма, я бы стала горсткой пепла еще в тот момент, когда, судя по ответам Кости, Андрей стал невольным участником разговора с моим прошлым.

Именно так я себя чувствовала, пока они вели короткий диалог: старой спичкой, зажигающейся даже от трения о голенище сапога. Даже на секунду показалось, что я в самом деле горю, потому что жар от щек вынуждал то и дело прикрывать глаза. Но ничего такого не происходило: Костя был на месте, мой телефон — в его руке, а диалог — за пределами моего понимая и контроля.

В конце концов, что-то во мне сломалось, потому что я проснулась от рожденного собственной ладонью звука. И от приятной ноющей боли под кожей, оставленной силой удара. Костя так опешил, что даже не пытался зажать телефон в руке — я вернула свое без всяких усилий, но не испытала ни намека на радость. Мне было настолько невыносимо стыдно, что потребовалось сгрести все мужество, чтобы просто приложить телефон к уху.

А потом я просто сбежала. Трусливо спряталась от слов, которые мой Фенек мог бы сказать в ответ. Что-то вроде: «Зачем ты втягиваешь меня в свое прошлое?» или «Разберись со своими мужчинами, Йори, мне это дерьмо не нужно». Я бы даже не обиделась на все сразу, потому что именно так все и выглядит со стороны. Но по крайней мере никто не заставлял меня слушать финальные аккорды нашего общения в режиме «онлайн». Я просто не смогла бы это пережить.

— Это что сейчас было? — Костя свирепо раздувает ноздри и потирает отбитую щеку. Даже в полумраке хорошо виден красный отек. Даже интересно, хватит ли ему духу вернуться с таким «украшением» в зал. — Сначала обувь мне испортила, теперь это.

— В следующий раз буду целиться шпилькой тебе в глаз. — В голове очень кстати всплываю я сама в образе Ганнибала Лектера.

Хочется сказать Косте, что он снова все разрушил, но он все равно не поймет. Что бы я ни сказала — запишет победу и еще одну «звездочку» на воображаемую перевязь с орденами его боевой славы.

Поэтому лучшее и единственное верное, что я должна сейчас сделать — убраться подальше.

Когда прохожу мимо, Костя пытается задержать меня: так сильно сжимает пальцы на предплечье, что на глаза наворачиваются слезы. Теперь точно останется синяк, но плевать. Я просто хочу, чтобы он меня больше никогда не трогал, даже не прикасался.

— Убери. От меня. Руки.

Не только меня удивляет до противного резкий тон собственного голоса. Костя разжимает пальцы и отступает в сторону. Если бы он попытался снова меня остановить или произнес хоть слово, я бы не задумываясь выполнила угрозу и превратила Летчика в Кутузова. Очень фигового Кутузова.

Если бы не Наташа, моей ноги здесь не было бы через пять минут, но мы приехали вместе, и я обязана отвезти ее обратно, потому что именно так поступают подруги.

Наташа сразу понимает, что что-то случилось, даже не пытается задавать вопросы. Говорит только, что перед Олей извинится сама за нас обеих. И уже в машине, когда я очень стараюсь смотреть только на дорогу и не думать о том, что там, за тысячу километров, мой Фенек думает бог знает о чем, говорит:

— Я такая дура, Йо. Это… Костя, да?

Просто киваю, но у меня слишком очевидно сводит челюсти, чтобы весь масштаб «это Костя»был понятен без слов.

— Прости, Йо.

Я не могу на нее обижаться по многим причинам. И в основном потому, что именно Наташа была рядом, когда я переживала наш с ним разрыв. Хотя, там и рваться было нечему, но тогда произошедшее казалось трагедий, достойной отнять первенство у «Унесенных ветром».

Порог дома я переступаю около половины двенадцатого ночи.

Мне стыдно за то, что случилось. И стыдно за то, что, несмотря ни на что, мне нужно услышать его голос. Даже если это будет последний раз. Даже если это будет: «Знаешь, маленькая, я не хочу разбираться с твоими бывшими или настоящими, мне эти проблемы ни к чему».