Наталия Кина - Архитектура для начинающих

Ольга делает глоток из своей чашки. Намеком на улыбку отмечает качество напитка, а затем поднимает глаза на Диану Рудольфовну. Во взгляде Кампински явное разочарование, помноженное на досаду.

– Вы сами-то в эти слова верите? – она чуть опускает голос и поднимает брови, глядя прямо, просто. – В весь этот домостройный бред с принадлежанием свободного человека кому-либо?

– Бред?! – тихо взрывается Диана, смотрит в ответ с жаром человека, убежденного в своей непогрешимой правоте. – Это жизнь, девочки. Это честь и достоинство, если эти понятия для вас не просто слова…

– Я даже спорить с вами не стану, – отстраняется Ольга, ломая пламенную речь мамы и сознательной гражданки Дианы Рудольфовны. – Вы заворачиваете в слова о чести какой-то нелепый смысл, но это ваше право, логика и выбор. Каждый волен делать свой собственный выбор. Вы можете предпочесть путь служения Золотаревым, они тоже что-то свое. Я в свою очередь сделала предложение Рите, считаю его выгодным, оно еще в силе, несмотря на все непредвиденные обстоятельства, но соглашаться или нет, решать не мне и не вам.

– Решать той, которая тебе в рот заглядывает?! Ты же видишь ее, и как она на тебя смотрит!

Глядя Ольге в глаза, Рита серьезна и растеряна одновременно.

– В три? – негромко уточняет Рита, будто вовсе не слыша последних маминых слов.

– Да, – утвердительно кивает Кампински.

– Нет! – веско и недвусмысленно произносит Диана Рудольфовна, готовая идти до конца.

Когда Ольга покидает кофейню, Рита, словно бегун на старте, засекает время. До трех по полудню остается не так уж много.

– Ты никуда не поедешь, – проводив взглядом фигуру Кампински, безапелляционно повторяет мама. Этот тон всегда действовал безотказно, сработает и в этот раз, тем более, что правда на ее стороне. – Эта женщина перешла все мыслимые и немыслимые границы приличия.

– Она права, и ты прекрасно это знаешь! – впервые пылко перебивает Рита, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и мир резко становится с головы на ноги, туда, где ему и положено быть. – Я не знаю только, зачем ты все еще это делаешь? Зачем ты все еще приносишь меня в жертву всем, всему подряд?!

В резко наступившей паузе они с мамой словно впервые смотрят друг другу в глаза – два родных, но совершенно разных человека, где у каждой свой собственный мир, его видение и своя судьба.

– Только мне решать, что делать дальше с собственной жизнью, – негромко продолжает Рита, понимая, что каждое ее слово сейчас – это шаг в сторону от самой родной на этой земле женщины, от мамы… – Мне жаль. Жаль, что приходится все это говорить, что ты никак не можешь со мной согласиться, хотя согласилась бы давно, не будь я твоей дочерью. Странное исключение в математическом правиле твоей жизни – теорема верна для всех, кроме меня. Я не имею права на ошибку лишь потому, что я твоя дочь? Или потому, что ты хотела/сделала это мифическое все для моего лучшего? То есть, я не имею права на собственную жизнь? Ты ведь уже устроила и прожила ее за меня?

– Замолчи… – едва сдерживая слезы, сдавленно произносит Диана. – Соня…

После разговора с Кампински и Исиным, Никита Михайлович чувствовал себя раздавленным, словно по нему прошла колонна бронетехники.

В голове шумело от едва сдерживаемой ярости. Руки почти плясали в нервной польке. Грудь давило так, что было трудно дышать.

Он ненавидел всех в этом мире, начиная с себя.

Направляя машину в офис, пытался рассчитать, построить дальнейшие шаги для выхода из «этой ситуевины», но не мог. В голове свербела единственная мысль – он потерпел поражение. Впервые в своей жизни. Он принял все их условия и предал собственного сына. Он не будет «сажать» ни Талгата, ни Ольгу. Вместо этого подтвердит их дурацкую легенду про местных гопников.

– Эта тварь обставила меня по всем фронтам! – листопадом мельтешат в голове мысли от обвинений, до оправданий перед самим собой. – Это сила крови! Я единственный раз фатально ошибся, когда не удочерил ее при рождении. Я дурак! Она стоит десятерых таких мужиков, как Мишка. И… как же мне его сейчас не хватает!

Сын.

Мое продолжение и гордость.

Отругать его за косяки. Посетовать. Придумать, как быть дальше с «понаехавшими»…

Остановив машину на личной парковке, Никита Михайлович тяжело поднимается из-за руля, потом долго копается с ключами и сигнализацией.

«Так, наверное, приходит немощность и старость, – яростная ненависть слабеет, разбавляется в бессилие, за которым приходит отчетливое понимание. – Мишка и вправду мне опора, но я не замечал этого, пока он постоянно был рядом. Я думал, что вечен и всесилен…»

Это не так.

Дойдя по пропускного пункта, Золотарев-старший зачем-то начинает искать пропуск в нагрудном. До тех пор, пока охранник не бросается к нему с тревогой в глазах.

– Никита Михайлович! Вы!.. с вами… сердце…

Чувствуя, как тяжелеют ноги, темнеет в глазах, Золотарев слышит голоса издалека:

– Скорую! Медика!

Затем мельтешение цветных волн, словно в стакан с водой капнули марганцовку, зеленку и йод, а после взболтали. Шум, то переходящий в гул, то распадающийся на голоса.

– Мишке… передайте… – в этот общий гул вплетается его собственный, чуть хрипящий и слабый голос, – что он мой лучший и единственный сын…

Поход в «женскую консультацию» для постановки на специальный учет для беременных стал для Джамалы первым шагом в испытании на крепость, прочность и стрессоустойчивость. Прием в беременные в нашем сообществе, это как первый шаг в решении стать космонавтом, где после прохождения всех семи кругов ада с анализами, сплетнями, бумажками, врачами и много чем еще, роды приравниваются к полету в открытый космос. Ибо в них тоже как повезет.

Во-первых, каждой «новобранке» нужно уяснить, запомнить и записать в своем сердце несмываемыми чернилами – с получением обменной карты ты больше не какая-нибудь праздношатающаяся единица, ты особь, принадлежащая поликлинике, и должная отныне жить по ее расписанию, выполнять все ее предписания мгновенно и беспрекословно. Не жаловаться, не стонать, а с честью нести свой крест, то есть живот, в светлое родовое будущее.

– Иначе – добро пожаловать в стационар! – цитирует кого-то из новых знакомых Джамала. Они с Ольгой «сидят на дорожку» в кухне пока/уже/еще ничьей, корпоративной квартиры, допивают свой чай.

– Мне уже нравится, как на тебя влияет беременность. У тебя появилось очаровательное чувство юмора, – улыбается Ольга, несмотря на то, что отчего-то, непривычно/невыносимо хочется плакать, и фразы поэтому получаются рубленными, неполными. – Ты вообще молодец, Джам. Такая смелая…

– Да уж… – подруга тепло/растерянно улыбается в ответ. – А что мне остается делать? Это подарок судьбы, который я никак сейчас не ожидала, но понимаю – им лучше не разбрасываться. Я никогда всерьез не думала о детях, потому что не чувствовала себя достойной. И… – замявшись, она смотрит на Ольгу, а после решается, словно прыгает в омут: – Я никогда не смогла бы полюбить их детей – Мишкиного или… я ненавидела бы их, беззащитных. Это ужасно. Я зверь и только тебе могу признаться.