Франсин Риверс - Дитя примирения

— Какой кошмар! — передернувшись, сказала Дорис.

— А еще детей приносили в жертву на городских стенах; люди думали, что это поможет им выиграть сражение, — с ужасом в голосе добавила Глэдис.

— Пастор рассказывал, что народ в Ефесе закапывал детей в фундаменты домов, надеясь, что это принесет им счастье, — продолжила Марва. — Можете себе представить? Они верили, что смерть ребенка принесет им процветание!

— Легко поверить во всякую чушь, если основа твоего счастья — деньги и материальные блага, — уныло вставила Вирджиния. — Родить ребенка стоит денег. Еще больше денег — чтобы его вырастить. Деньги! Кажется, сегодня все только и думают, что о деньгах! Я бы дала им деньги на покупку дома. Да и мой сын был готов помочь. Но Том слишком гордый, чтобы попросить… Он хотел всего достичь своими силами. Не хотел отклониться от своего расписания даже на шесть месяцев! И теперь всю оставшуюся жизнь они будут жить в большом, но пустом доме…

— «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него — плод чрева, — тихо продекламировала Глэдис. — Что стрелы в руке сильного, то сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой!»

— Сегодняшнее поколение рассматривает детей как финансовое бремя и излишнюю ответственность, которой лучше избежать, — заметила Марва. — Моя внучка только что получила степень магистра по бизнесу. Они с мужем вообще не планируют иметь детей. Помню, у моего сына где-то в семидесятых годах был период, когда он говорил, что не хочет приводить детей в такой ужасный мир, — вступила Эви. — Я тогда ответила ему, что как раз такие люди, которые заботятся о своих потомках, и должны заводить детей в первую очередь!

Лицо Вирджинии исказилось.

— Это так меня злит! — Она судорожно вздохнула, на глаза наворачивались слезы. Прижала руку к сердцу. — Мне не хватает моего правнука. Знаю, это бессмысленно, но все равно по нему скучаю! Мое сердце болит за этого ребенка, за моих сына и невестку, мне больно за Тома и Трэйси. Мы все потеряли, а Том и Трэйси больше всех!

Она взглянула на Эви полными слез глазами.

— Они ведь всегда хотели иметь детей. Я помню, когда они только поженились, и мы собирались всей семьей, они часто об этом говорили. Они предвкушали то время, когда у них, наконец, появятся дети. Даже выбирали имена… Хотела бы я знать, кто внушил им эту дурацкую идею — что, прежде чем рожать детей, надо создать для этого благоприятные обстоятельства?!

Эви видела, как больно Вирджинии; она не могла ей ничего ответить.

Глэдис уселась рядом с подругой и взяла ее за руку.

— И ты поэтому вступила в организацию против абортов «Выбираю жизнь»?

Вирджиния глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.

— Сначала из-за этого… но теперь я решила, что не буду больше их поддерживать.

— Почему? — удивленно спросила Дорис. — По-моему, хорошее начинание!

— В общем-то да, но многие в моей группе чересчур сосредоточены на спасении детей и абсолютно не заботятся о том, что думают и переживают матери. — Она снова посмотрела на Эви. — А этому следует уделить намного больше внимания.

— Я люблю Дину и хочу, чтобы у нее все было хорошо.

— Не сомневаюсь в этом, Эви. Только убедись сначала, что вмешиваешься в это не для того, чтобы искупить вину за убитого тобой ребенка.

Сказано было прямо в лоб, удар был болезненный. Но Эви знала, что Вирджиния не хотела уязвить ее жестокими словами — она пыталась обратить ее внимание на мотивы этого поступка. И Эви ответила так же откровенно.

— Ты права, есть и такие мысли… Но главное — я не хочу, чтобы Дину загнали в клинику против ее воли.

Марва отставила свою тарелку.

— Интересно, чем все это кончится?

Глэдис искоса взглянула на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Хочу сказать — как мы можем убедить новое поколение ценить жизнь, если все вокруг учат поступать так, как тебе удобнее?! Кто-нибудь еще видит это — или просто я старая, выжившая из ума женщина? Пресловутые американские «стандарты жизни» все больше напоминают мне идеи «радикального решения», принятые в нацистской Германии.

— Тут ты, как всегда, преувеличиваешь, — сказала Дорис, взяв с тарелки еще одно печенье.

— Может, и так. Но все это напоминает мне о том, что рассказывал мне отец, когда я была еще маленькой девочкой. Он был немцем, иммигрировал в Штаты вскоре после Первой мировой войны. Но в Германии осталось много родственников, отец с матерью долгие годы с ними переписывались. Когда на сцене появился Гитлер, многие немцы решили, что это второе пришествие Христа. Папа с мамой писали им, предупреждали, пытались объяснить, что на самом деле происходит, — но те не понимали. Они просто ослепли.

— Какое Германия имеет отношение к абортам? — окончательно запутавшись, спросила Дорис.

Марва аккуратно сложила салфетку, потом скомкала ее в руке.

— Холокост начался не в концентрационных лагерях, Дорис! Помню, как папа говорил про немецкого философа Гегеля. Отец подписывался на немецкий журнал: так вот, там он уже в двадцатых годах, когда Гитлер еще не пришел к власти, прочел про «новую этику».

— Новая этика? — переспросила Г лэдис. — Это еще что такое?

— Все, что приводит к решению проблем на практическом уровне, следует считать нравственным, — процитировала Марва.

— Знакомо звучит?

— Аборты, — мрачно сказала Вирджиния.

Дорис взволнованно переводила взгляд с одной подруги на другую. Марва, наконец, перестала мять салфетку в руке и швырнула ее на кофейный столик.

— Первыми жертвами стали не евреи. Нацисты начали с тех, на кого государство вынуждено было расходовать средства. Они уничтожали инвалидов, умственно отсталых, стариков, дефективных детей. А когда в планах появилась Вторая мировая, список нежелательных элементов расширили. Эпилептики, инвалиды Первой мировой, цыгане, дети с незначительными физическими недостатками — даже те, кто просто мочился в постель! Только потом они стали преследовать евреев, христиан и всех, кто был не согласен с власть имущими. Сегодня, наверное, таких людей назвали бы «неполиткорректными».

— Ну, здесь такое просто не может случиться! — возразила Дорис. — В нашем правительстве слишком много противовесов и проверок.

— В самом деле?! — Марва не скрывала иронии. — Сколько раз я слышала: «У нас такого случиться не может!» Еще как может — и думаю, скоро это произойдет.

— Ну нет, ты не права! — не унималась Дорис.

— Неужели?! В Калифорнии несколько лет назад уже рассматривали закон об эвтаназии (врачебное прекращение жизни, обычно в случае неизлечимых заболеваний. Должно осуществляться в случае добровольного согласия пациента. — Прим. ред .). Я-то думала, что при моей жизни такого произойти не может! А ты? Я стыну от ужаса, когда вспоминаю об этом; я боюсь того, что еще придумает этот мир! Они пытаются прикрыть убийство разговорами о чувстве собственного достоинства и милосердии, а в самом деле все сводится к экономии государственных денег. Сколько денег нужно, чтобы продлить жизнь ВИЧ— инфицированному? А чтобы содержать стариков в домах престарелых? Или неизлечимо больных?