Колин Гувер - Никогда, никогда. Часть 3. В любви можно все

— А почему вы не в школе?

Мы оба молчим с секунду, но затем Чарли быстро говорит:

— Сегодня гибкий день!

Мама молча кивает. Идет в кладовую и начинает общаться с Эзрой.

— Что еще за гибкий день? — шепчу я.

Чарли пожимает плечами.

— Понятия не имею, но звучало неплохо, — смеется она. — Как зовут твою маму?

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу вспомнить.

— Не знаю. Не уверен, что писал об этом в письмах.

Мама выглядывает из кладовой.

— Чарли, присоединишься к нам за ужином?

Девушка переводит взгляд с меня на маму.

— Да, мэм. Если не забуду.

Я смеюсь, а Чарли улыбается, и на долю секунды я забываю, через что нам придется вскоре опять пройти.

Замечаю, что Чарли косится на часы на плите. Беспокойство читается не только в ее глазах, но и в каждом движении тела. Я беру ее за руку и слегка сжимаю.

— Не думай об этом. У нас еще час.

— Не представляю, как кто-то мог забыть, насколько это великолепно, — говорит Чарли, съедая последний кусок блюда, которое приготовила для нас Эзра. Кто-то мог бы назвать это завтраком, но это блюдо заслуживает отдельной категории.

— Еще раз, как оно называется? — интересуется Чарли.

— Тост с «Нутеллой», — отвечает Эзра.

Чарли записывает на бумажке «Тост с „Нутеллой“ и ставит рядом два сердечка. Затем дописывает: „Ты ненавидишь раков, Чарли!!!“».

Прежде чем вернуться ко мне в спальню, Чарли крепко обнимает женщину.

— Большое спасибо за завтрак.

Эзра замирает на секунду, прежде чем обнять ее в ответ.

— Не за что, Шарлиз.

— Сможешь приготовить мне его в следующий раз? Даже если я не вспомню, что мы сегодня ели?

Та пожимает плечами.

— Наверное.

Пока мы поднимаемся по лестнице, Чарли вдруг говорит:

— Знаешь что? Мне кажется, деньги нас озлобили.

— О чем ты? — Мы доходим до комнаты, и я закрываю дверь.

— Похоже, мы были очень неблагодарными людьми. Испорченными. Не уверена, что родители научили нас быть добрыми. Так что в каком-то смысле… я благодарна за все, что с нами случилось.

Сажусь на кровать и тяну девушку себе на колени. Она кладет голову мне на плечо и поднимает лицо.

— Кажется, ты всегда был добрее меня. Но не думаю, что мы можем гордиться тем, кем были раньше.

Я целую ее в губы и прислоняюсь к стене.

— Нас испортила данная среда. Но по своей сути мы хорошие люди. Может, мы снова потеряем память, но внутри мы все те же. Где-то в глубине души мы хотим творить добро. Быть хорошими. В глубине души мы любим друг друга. Сильно. И что бы с нами ни происходило, это никак нас не изменит.

Она переплетается со мной пальцами и сжимает их. Какое-то время мы сидим молча. Периодически я поглядываю на телефон. Осталось десять минут, и ни один из нас не знает, как провести это время. Записок мы оставили больше, чем можно осмыслить за последующие сорок восемь часов.

Остается только ждать.

Мое сердце колотится так быстро, что выбивается из ритма. Во рту пересохло. Я хватаю бутылку воды с тумбочки Сайласа и делаю щедрый глоток.

— Это ужасно, — говорю я ему. — Мне бы хотелось прокрутить следующие пять минут и наконец покончить с этим.

Он выпрямляется и берет меня за руку.

— Сядь передо мной.

Я слушаюсь. Мы оба сидим в позе лотоса на кровати, прямо как пару дней назад в отеле. Когда я вспоминаю то утро, мне становится тошно. Я не хочу признавать возможность, что через пару минут забуду, кто он такой. В этот раз я должна верить. Так не может продолжаться вечно. Ведь правда? Закрываю глаза и пытаюсь выровнять дыхание. Сайлас смахивает волосы с моих глаз.

— Чего ты боишься забыть больше всего? — спрашивает он.

Я открываю глаза.

— Тебя.

Он проводит пальцем по моим губам и наклоняется за поцелуем.

— И я. Люблю тебя, Чарли.

Я отвечаю без раздумий:

— И я люблю тебя, Сайлас.

Когда его губы касаются моих, я перестаю бояться. Потому что знаю: что бы ни произошло в следующие пару секунд, то же произойдет с Сайласом, и это меня утешает.

Он вновь переплетает наши пальцы и говорит:

— Десять секунд.

Мы оба делаем глубокий вдох. Я чувствую, как дрожат его руки, но мои дрожат и того сильнее.

— Пять… четыре… три… два…

Единственное, что я слышу, — это хаотичное биение своего сердца. В остальном же вокруг царит гробовая тишина. Мои губы все еще нежно касаются ее. Наши колени впиваются друг в друга, глаза закрыты, дыхание смешивается, и я жду, прежде чем сделать свой следующий шаг. Я точно знаю, что не потерял память. Уже второй раз подряд… но я не уверен насчет Чарли.

Медленно открываю глаза, чтобы увидеть ее. Наблюдаю за ней несколько секунд, ожидая хоть какой-то реакции. Вспомнит ли она меня? Будет ли знать, где находится?

Чарли плавно отодвигается, ее веки трепещут и поднимаются. На лице застыло выражение страха и удивления. Она отодвигается еще дальше и изучает меня. Затем поворачивает голову и рассматривает комнату.

Когда она снова сосредотачивается на мне, мое сердце ухает вниз, как якорь. Она понятия не имеет, где мы.

— Чарли?

Ее глаза начинают слезиться, и она быстро прикрывает рот ладонью. Похоже, ей хочется закричать. Надо было оставить записку на двери, как в прошлый раз.

Она опускает взгляд на кровать и кладет руку себе на грудь.

— Ты был в черном, — шепчет она.

Затем указывает на подушку рядом со мной.

— Мы были прямо здесь. На тебе была черная футболка, и я смеялась, потому что она слишком тебя обтягивала. Я сказала, что в ней ты похож на Саймона Коуэлла. Ты прижал меня к матрасу, а затем… — Мы встречаемся взглядом. — Ты меня поцеловал.

Я киваю, потому что… каким-то чудом помню каждое мгновение.

— Это был наш первый поцелуй. Нам было по четырнадцать. Но я мечтал поцеловать тебя с двенадцати лет.

Она снова прикрывает рот. От всхлипов все ее тело сотрясается. Девушка кидается вперед и обнимает меня за шею. Я усаживаю нас на кровать, и воспоминания начинают накатывать волнами.

— Ночь, когда тебя поймали у меня в спальне? — спрашивает она.

— Твоя мама гоняла меня с ремнем в руках. Мне пришлось выпрыгнуть прямо из окна комнаты.

Чарли одновременно плачет и смеется. Я прижимаю ее к себе, уткнувшись лицом ей в шею. Закрываю глаза и копаюсь в своей памяти: в хороших воспоминаниях, в плохих, во всех ночах, когда она плакала в моих объятиях из-за того, как сложились обстоятельства между ее мамой и папой.

— Телефонные звонки, — тихо говорит она. — Каждую ночь.

Я в точности понимаю, о чем она. Я звонил ей каждую ночь, и мы болтали целый час. Когда воспоминания нас покинули, мы не могли разобраться, зачем мы так долго общались, если наши отношения рушились.

— Джимми Фэллон, — говорю я. — Мы оба любили Джимми Фэллона. И я звонил тебе каждый раз, как начиналось его шоу, чтобы мы смотрели его вместе.