Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Вы в самом деле очень везучий, очень везучий.

– Я быстро иду на поправку?

– Более важно то, что вас успели спасти. В это трудно поверить.

Сеит молчал, и доктор продолжал рассказывать:

– Вы и ваш отряд были последними русскими на поле сражения. После возвращения вашего отряда началось отступление. Если бы вас не принесли вовремя, даже если бы вы спаслись, то оказались бы в руках врагов. У нас здесь сейчас остается только несколько раненых, несколько санитаров и я. Почти все раненые поправились, и мы собираемся сворачиваться и присоединиться к отступлению.

– А что, подписали мирное соглашение?

– Нет, еще нет. Мы просто отступаем. Если спросите мое мнение, нам уже давно надо было отступить из Галиции.

Доктор развел руками, как бы говоря: «Мало ли что я думаю».

И продолжил с улыбкой:

– Никто меня не спрашивает. Моя работа – резать и сшивать. Нападать и отступать – ваше занятие, поручик. Все, что я могу сказать, – вы чертовски везучи.

Внезапно он стукнул ладонью по лбу:

– Боже мой! Как я мог забыть? Вам оставили письмо. Ваши друзья очень беспокоились.

Рядом с медицинскими инструментами стоял столик, на котором лежало несколько личных вещей врача и папка. Из папки он вынул конверт, протянул его Сеиту и отошел, продолжая болтать:

– Не беспокойтесь! Человек, который оставил письмо, был совершенно здоров, хотя и немного устал. А кто сейчас не устал? Венгров окружили за долиной. Конечно! Взяли много пленных, в лагере полно пленных: венгров, немцев, турок…

Сеит слушал доктора, пытаясь открыть конверт. Последнее слово заставило его замереть. Молодой доктор увидел выражение на его лице, осекся и наклонился к нему:

– С вами все в порядке, вам больно?

Сеит, не в силах говорить, покачал головой.

– Вы, наверно, устали. В вашем состоянии вам нельзя волноваться. А теперь отдохните немного.

– Где пленные, доктор?

– В медицинском бараке рядом. Среди них нет серьезно раненых, но перевозить их нельзя.

– Куда их отправят?

– Я думаю, в Сибирь. Надеюсь, эти бедолаги хоть ходить смогут до того, как за ними придет конвой.

Внезапно вспомнив о других пациентах, доктор ушел, не сказав Сеиту больше ни слова.

Когда Сеит читал письмо Джелиля, от теплых дружеских чувств на его глаза навернулись слезы. Через несколько дней Сеит уже начал передвигаться на костылях. То, что у него получалось, однако, совсем не походило на прогулку, да и просто на ходьбу. Он стоял на правой ноге и подтягивал левую. Раны на левой ноге еще не затянулись, и опираться на костыли было очень больно. Навязчивой идеей, дававшей силы к выздоровлению, стало желание встретиться с турецкими пленниками в бараке. Как только он окреп, он вышел из палаты. Яркое солнце, растопившее снег, слепило глаза. Он смотрел на лагерь, который был раньше полон солдат, лошадей, орудий, гомона и суеты. От тех дней осталось только несколько орудийных лафетов, ящиков из-под боеприпасов и брошенные палатки. Он дошел до бараков с пленными. Охранник у дверей встал смирно и отдал ему честь. Сеит попросил открыть и вошел.

Пленные смотрели на молодого, с трудом передвигавшегося офицера с беспокойством и тревогой. Сеит, стоя у входа, осматривал их одного за другим. Было трудно поверить, что эти страдавшие от ран, с искаженными от боли лицами люди были теми ужасными врагами, которые лишь недавно несли смерть и разрушения. Он повернулся к охраннику и тихо спросил его:

– Где турки?

– Здесь двое, господин: один на кровати слева и один за ним.

Сеит, не зная, что делать дальше, глубоко вздохнул, затем отправился к кроватям турецких пленных. Один из них был почти ребенком, на вид тринадцати или четырнадцати лет. Он выглядел сломленным и растерянным. А может быть, повязка на его голове создавала такое впечатление. Пленный смотрел на свои сцепленные руки, не поднимая головы.

Второму было около тридцати. Даже покорный вид, обычный для пленных, не стер его горделивых манер. Его густые волосы и усы были черными. На лице заметно выделялись большие внимательные глаза и нос с горбинкой. Он был худ. Заметив глубокую ямку на подбородке этого человека, Сеит машинально потрогал свою. Он смотрел на лицо, очень похожее на его собственное, упрямое и решительное. Он чувствовал симпатию к этому турку, смотревшему на него пристальным взглядом. Сеит медленно подошел к кровати, все еще не находя, что сказать. Пленный, полулежавший на постели, опершись спиной об изголовье, сделал неловкое движение и тихо спросил:

– Ты пришел, чтобы отправить меня отсюда?

Странно, он говорил на хорошем русском. Сеит не мог решить, говорить ли с ним по-турецки. Русская речь разрешила затруднение. Сеит ответил:

– Нет, я не знаю. Не имею понятия, когда и куда вас отправят.

Внутренний голос подсказывал ему уйти немедленно, хотя что-то подталкивало поговорить с этим человеком, к которому его почему-то тянуло, как если бы он знал его многие годы. Сознавая, что привлекает внимание других пленных и караула, Сеит продолжал, осторожно выбирая слова:

– Я пришел к тебе, потому что думал, что ты похож на кого-то, кого я знаю. Могу я узнать, кто ты?

– Капитан Али Нихат… – турок запнулся, а затем добавил с самоиронией: – Турецкий военнопленный капитан Али Нихат…

В его сарказме звучала тоска.

Другие пленники, ничего не знавшие о своей дальнейшей судьбе, продолжали внимательно, затаив дыхание, следить за тем, как их товарищ, турецкий офицер, разговаривает с русским. Любопытство, отражавшееся на их лицах, усиливалось тем, что они не понимали языка. Они изо всех сил старались понять, чем вызвано любопытство русского.

– Из какого района турецкой империи ты родом?

Непреклонность и гордость, мелькнувшие в глазах турка, смешались с тоской по родине и семье. Его голос дрогнул, когда он ответил:

– Стамбул… Стамбул.

– Ты женат?

– Да, – капитан Али Нихат почувствовал тепло и симпатию к врагу, который стоял перед ним. Он не чувствовал никакой угрозы в любопытстве этого русского и с удвольствием отвечал: – Да, я женат. У меня дочь четырех лет.

Немного поколебавшись, он вынул несколько фотографий из-под подушки и показал их Сеиту:

– Это мои жена и дочь. Они ждут моего возвращения. Я считаю себя счастливчиком, потому что мне повезло сохранить их фотографии. Пленникам редко выпадает такая удача.

Сеит присел на край его кровати, рассматривая фотографии. Он спросил:

– Где тебя взяли в плен?

– Я врач. Я был в лазарете прямо за передовой. Главное, где я сейчас, как ты думаешь?

Глаза капитана Али Нихата требовали ответа. Пряча взгляд, Сеит пробормотал:

– В плену…

Мысль об общем происхождении, о том, что он сам, крымский татарин, человек края, несколько веков назад бывшего частью Османской империи, беспокоила его. Он попытался улыбнуться, повернувшись к капитану, и сказал: