Нермин Безмен - Курт Сеит и Шура

– Берегите себя. Я надеюсь, вы вернетесь на родину живым и здоровым и скоро встретитесь со своей семьей.

Подойдя к двери, он услышал голос пленного:

– Могу я узнать ваше имя?

Сеит на мгновение остановился, но не смог найти сил ответить.

Неделю спустя поступил приказ о полной эвакуации лагеря. Оставшееся военное снаряжение погрузили на телеги, лошадей, мулов и ослов. Сеит ждал транспорт перед пустыми бараками. Стоял холодный солнечный сухой день. Все кончалось. Дни снега, льда, крови, запаха пороха, смерти, страданий обратились в сон, в плохой сон. Молодой доктор упаковал свой чемодан. Выходя из помещения, он отдал Сеиту честь, как обычно, пошутив:

– Доброе утро, Эминов! Прекрасный день для поездки, не правда ли? Чего нам еще желать?

Он махнул в сторону пленных, построенных перед бараком, и, понизив голос, сказал:

– За этих бедолаг я рад особенно. Им еще только предстоит путешествие в ужасные холода.

Турецкие, немецкие и венгерские пленные фотографировались на память с русской медсестрой, которая ухаживала за ними. Медсестра, одетая в черное платье с белым фартуком, в монашеском головном уборе на голове и в грубых черных ботах, позировала фотографу с широкой улыбкой на лице. Она была, наверное, единственным другом этим двадцати девяти пленным. Она была молодой и довольно полной, казалось, что ее крупные черты полны здоровья. Однако на самом деле она была так же слаба и голодна, как ее пациенты. Группа заняла свои места на ступеньках перед бараком, а молоденькую медсестру усадили на единственную скамейку в середине первого ряда. Молоденький турок стоял рядом с ней. Он был в потрепанной военной форме. Сеит удивленно спросил себя, как этот ребенок, стоявший сейчас навытяжку для фотографии, оказался на поле боя. Сердце защемило, и Сеит горько усмехнулся. Все пленные надели свою потрепанную и грязную военную форму. Двое были в гражданском. Сеит знал, что всех их ждет тяжелый и трудный путь, в конце которого у них не будет ни сапог, ни ботинок, ни, может быть, жизни. Одна мысль о Сибири и ее ледяных ветрах заставила Сеита содрогнуться. Многие ли из них дойдут, подумал он. На длинных этапах больных и просто упавших бросают. Молодой турок и немец постарше, в штатском, стоявший за ним, возможно, не доживут до лета. Именно в этот момент фотограф сделал снимок. Все, кроме Али Нихата, смотрели прямо в камеру. Сеит заметил, что взгляд капитана прикован к нему.

Транспорт был готов: подъехала повозка. Сеит попрощался с молодым веселым врачом и залез в повозку с помощью своих солдат. Пленные тоже построились, готовясь к отправке. Когда повозка проезжала мимо них, Сеит приказал вознице остановиться. Он смотрел на лица людей, обеспокоенных и неуверенных в своем будущем. Оказавшись лицом к лицу с Али Нихатом, Сеит отдал ему честь:

– Храни вас Аллах, господин капитан.

Капитан Али Нихат растерянно и задумчиво смотрел вслед катившейся по слякоти повозке, пока она не скрылась.

На ближайшем к покинутому лагерю полустанке Сеиту удалось сесть на поезд, и теперь из окна вагона он с ужасом взирал на окрестности. Сельская идиллия русских народных песен с их румяными красавицами, добрыми молодцами, одним словом, красота деревни стерлась, не оставив и следа. Каждую станцию осаждали плотные толпы, дожидавшиеся поезда. Когда поезд прибывал, начиналась давка и драка за место в вагоне. Вагоны уходили переполненными. Вонь внутри стояла невыносимая. Свежий воздух был роскошью. Солдаты и офицеры, кто, как Сеит, возвращался с фронта, были в меньшинстве. В основном вагоны штурмовали крестьяне, убегавшие от красных. Они ехали в чужие края, возможно, навсегда. Они везли с собой все свои пожитки и перепуганных детей, которые цеплялись за материнские юбки или сидели на руках родителей. У многих малышей за плечами были маленькие узелки с вещами – дети тоже несли всю тяжесть ужасного пути.

Этот хаос поражал. Детей, да и всех беженцев, было нестерпимо жаль. Несколько мужчин в вагоне Сеита громко разговаривали. По загорелой потрескавшейся коже их мозолистых рук можно было догадаться, что они были сезонными работниками. Один из них откусил от краюхи черного хлеба кусок и передал краюху соседу, тот сделал так же, хлеб прошел по кругу.

Рядом с Сеитом села пожилая женщина. Ее вещи, завернутые в грязные домотканые узлы, громоздились перед ней. Поезд дернулся, и вся куча узлов повалилась на раненую ногу Сеита. Морщась от боли, он безуспешно пытался высвободиться. Старуха не обращала на него внимания. Предоставив ему самому искать место для своей больной ноги, она бросила на него гневный взгляд, давая понять, что не допустит, чтобы трогали ее вещи. Сеит решил смириться. Ехать ему оставалось недолго. Пытаясь отвлечься от ужасной боли в ноге и особенно мучившего его кислого запаха пота, он вынул из внутреннего кармана несколько писем. В одном, которое Джелиль оставил ему в полевом госпитале, он прочел, что царь приказал некоторым частям, включая и его кавалерийский полк, вернуться в Петроград. Офицерам из штаба также предписывалось последовать в Петроград. Джелиль желал ему скорейшего выздоровления, по воле Аллаха, безопасной дороги до Петрограда и писал, что надеется встретить его там.

Другое письмо было от Шуры, его он получил восемь месяцев назад. Молодая женщина исписала целых пять страниц красивым почерком. Она писала, что не знает, получил ли он ее предыдущие письма, что беспокоится за него, потому что не получает никаких вестей. В ее словах не было упрека, в них чувствовалась лишь тревога влюбленной женщины. Сеит чувствовал, как от письма Шуры у него горят ладони и согревается сердце. Он очень скучал по ней. Многие месяцы это письмо было его единственным лучом надежды, его единственной связью с миром, единственным источником его сил и упований. Он перечитывал его сотни раз. Эти страницы согревали его в самые холодные ночи, ведь к ним прикасалась рука любимой женщины и даже, может быть, ее губы. Читая эти строки снова и снова, он чувствовал ее так близко, что мог представить ее. Ночами, когда Миша и Владимир стояли на коленях в молитве перед иконой, а Осман и Джелиль читали священный Коран, он, Сеит, молился Аллаху, но сильнее всего утешался ее письмом. Оно было для него источником сил, уступавшим только его вере в Аллаха.

Когда он дочитал до конца ее слова о любви, он понял, насколько сильно она завладела его сердцем. На его лице расплылась широкая улыбка. Старуха, сидевшая рядом, смотрела на него с удивлением, не понимая, что так его радует. Сеит, почувствовав ее взгляд, быстро сложил письмо и сунул его за пазуху. Старуха явно была неграмотной, но ее подглядывание было неприятно. Старуха явно завидовала его улыбке – сама она, судя по всему, не улыбалась уже очень давно. Рассердившись, она яростно вытерла нос тыльной стороной ладони. Он знал, что их звезды никогда не пересекутся, отвернулся и стал смотреть на виды, проносившиеся за окном вагона.