Настя Чацкая - Ничего страшного [СИ]

И как жаль, что он не умеет слагать рифмы.

И бедные те люди, кто ни разу не изведал любви.

И что первое своё стихотворение Стайлз мог бы посвятить марвеловскому Магнето или своему джипу. И что он мог бы исповедовать в церкви, потому что, ну, а почему бы и нет? И что мог бы вообще что угодно.

— Человечеству и без этого нелегко, — отвечает Скотт.

— Успокойся уже и дорезай салат, — говорит он.

— Ты не понимаешь, — объясняет Стайлз, но всё-таки снимает кожицу с помидора. — Преданность — это важно, Скотт. Честное слово. Вот что такое — преданность? Это ж не от слова предательство, чувак? А они похожи, правда же?

Похожи, отвечает МакКолл и чешет нос запястьем, не отрывая внимательного взгляда от кучки нарезанного огурца на доске.

— Вот если ты любишь шоколадную мороженку, а пошёл в маркет и просто стрём как захотелось клубничную. Ты купишь?

Наверное, отвечает МакКолл. Он думает о том, что нужно бы позвонить Кире, а ещё о том, что нужно дорезать салат. Он не думает о раненных чувствах шоколадного мороженого, потому что чувства замороженных аммиаком желтков и сливок уже давно не учитывается в современном обществе. Не потому что это двадцать первый век, а потому, что это не слишком нормально, наверное.

— Но это же не предательство, потому что, ну, ты же по-прежнему любишь шоколадное мороженое, просто сейчас, в этот самый момент, тебя закоротило, ты вспомнил детство, как вы со стариной Стайлзом обжирались клубникой и вот тебе захотелось три клубничных шарика. Да?

— Да.

— Нет.

— Но ты же сказал?

— Как раз об этом я и говорил! Ты не предан шоколадному мороженому, если идёшь и покупаешь клубничное — это элементарно.

— Теперь я ненавижу мороженое. Режь уже долбаный салат.

— А знаешь, почему так? — Нож Стайлза перерезает томат напополам и на доску вытекает красновато-прозрачный сок. Стайлз дожидается, пока Скотт пробубнит «почему», и тогда начинает делить каждую половину на неровные дольки. — Потому что еде преданы только веганы. А мы не веганы. Потому что преданность не должна перерастать в шизофрению. Чувак, ладно, ты вообще не понимаешь — и я не понимаю. Это философия, лучше в это вообще не лезть. Просто люби мороженое, а я буду любить план по завоеванию Лидии Мартин.

— А к Малии у тебя не любовь?

Нож на миг застывает — Стайлз задумывается и не даёт своему сердцу дать перебой, — а затем снова начинает глухо колотить по доске.

— Такое дело. К Малии у меня Малия. Это лучшее объяснение, которое у меня есть. То есть, ну, она милая, да?

— Ладно, а что тогда делать с преданностью, которой нет? — вдруг спрашивает Скотт и сам удивляется.

— Для начала дорежь салат, а там разберёмся.

Они дорезают салат, ужинают вместе, потому что сегодня суббота, а по субботам в семь вечера на центральном канале бокс. Джон Стилински смотрит его в офисе, потому что по субботам у него ночные смены. Никто не думает о преданности или любви, или о том, страдает ли клубничное мороженое, потому что больше людей любят шоколадное — все смотрят бокс, ужинают, ложатся спать с лёгкой мыслью о том, что завтра воскресенье, а через часов пять-восемь-двенадцать открывают глаза и думают: вот чёрт, завтра снова понедельник.

И опять до субботы.

Стайлз филантроп до мозга костей семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки.

Он не всегда размышляет о преданности, а только тогда, когда его мозг не занят другими чрезвычайно важными проблемами. Такими как цепи и наручники, необходимые его лучшему другу в полнолуние. Такими как регулярное восполнение резерва Аддералла и очередная взрывная коробочка с изрезанными бумажками в кабинете Финстока. Такими как Дерек.

Да, ублюдочный волк продолжает сидеть в голове, и в списке смс на мобильном единственное сообщение в одно слово набранное его руками значит больше, чем ежедневные признания Малии.

И тут речь уже не о мороженом.

Стайлз каждый раз внутренне сжимается всё сильнее, когда Скотт тащит его в лофт, или когда возникают какие-то слишком неотложные дела, которые требуют вмешательства Стайлза, стаи и Дерека, Дерека, снова и снова Дерека, даже тогда, когда сил смотреть на него — нет. Нет и быть, блядь, не может, потому что это неправильно, и это в конце концов закончится, должно, обязано прекратиться. Это поедает изнутри и с каждым разом всё сложнее перекрывать себе доступ кислорода, который так необходим, и в этой метафоре Дерек — кислород.

Он — кислород, даже тогда, когда дела стаи совсем плохи. Когда каждый день может оказаться последним, ведь, чёрт возьми. Они просто любители ходить по грани. Ездить на коньках по острию ножа, и от этого в организме уже такой переизбыток адреналина, что можно вписывать его в привычный состав крови.

Они просто компания недоумков, умных, ответственных, неповторимых идиотов штата Калифорния, и из них получилась, прямо сказать, неплохая банда. Скоро она станет практически исторической.

Как Бонни и Клайд — непревзойдённые ребята, Стайлз бы присоединился к их нелегальному дуэту, не сомневаясь ни секунды. Не потому что всю жизнь он мечтал грабить банки, а потому, что чувство, когда ты делаешь что-то, за что могут настучать по голове или крепко нагнуть в полицейском участке — просто неповторимо.

Нарушать правила — идеально.

Вот и сейчас Стайлз водит кончиком языка по внутренней стороне щеки и нарушает правило. Самое ненавистное и самое раздражающее из всех правил, установленных Дереком. Он смотрит на него.

Дерек стоит спиной к Стайлзу и ждёт, пока кофемолка прекратит перемалывать зёрна. Он тяжело упёрся разведёнными ладонями в столешницу и низко опустил голову. Так, что видны выступающие позвонки на шее.

В лофте сейчас практически вся стая, всего два поворота отделяет их от Скотта, Киры, Лидии, Джейн, чёрт бы её побрал. И Малии.

Малии! Проклятье. Но думать о ней сейчас — выше его сил, потому что сил больше нет.

Стайлз просто сошёл с ума.

Стайлз просто смотрит, привалившись спиной к косяку свежевыкрашенной двери и чувствуя, как сильно Дерек хочет остаться один.

Смотрит, вылизывает глазами каждый сантиметр открытой кожи — шея, закатанный до локтя рукав, длинные пальцы. Каждый перекат мускул под тонким тёмным свитером от дыхания. Каждую линию совершенного тела. Оно совершенно до тошноты, и каждый раз, когда он смотрит на него, у него звенит в голове. Шумит, звенит, чёрт разбери, кто пытается наладить с ним связь в этот самый момент — высшие силы, Бог или Дьявол, плевать. Господи, плевать.

Стайлз просто тихо закрывает за собой дверь кухни и замечает, как вздрагивают плечи Дерека.

Дерек просто хочет остаться один. И кофемолка рычит.

Стайлз делает шаг, два. Он думает о клубничном мороженом. Он думает, что нечестно покупать клубничное, когда любишь шоколадное. Потому что любовь — это преданность. И кому предан он прямо сейчас?