Бриджит Кеммерер - Тебе, с любовью…

– Тсс, – тихонько прикасаюсь я губами к ее виску. Вечность бы ее так обнимал. – Чего бы ты лучше не делала?

Джульетта слегка выпрямляется и откидывает с лица влажные волосы. У нее дрожат руки. Она вся дрожит.

– Моя мама была фотографом. Я проявила снимки, которые она сделала перед смертью. Лучше бы я этого не делала.

Точно. Она говорила мне об этом.

Первый порыв – продолжать вести себя как раньше: делать вид, будто я понятия не имею о том горе, которым Джульетта делилась со мной в своих письмах. Но я не могу поступить так. Не тогда, когда моя рубашка пропитана ее слезами.

Я убираю прядь волос с ее глаз.

– Что ты там обнаружила?

Ее лицо горестно морщится, и она утыкается им в мое плечо. Сейчас она снова заплачет.

Вздохнув, Джульетта слабым голосом говорит мне в рубашку:

– Она изменяла.

– Что?

– Она изменяла. Моему папе. Она прилетела на три дня раньше, чем мы ее ждали.

Ни фига себе!

– И на ее фотографиях…

– Я не знала, что найду, понимаешь? Думала, может, она делала снимки по работе или фотографировала чем-то заинтересовавших ее людей. Она поступала так иногда. Не для публикации снимков этих людей в «Нью-Йорк таймс». Просто мама считала, что они этого заслуживают.

– Но нашла ты совсем другое?

– Угу, – полуфыркает-полувсхлипывает она. – На фотографиях она в постели со своим редактором.

– В постели? – Мои брови взлетают чуть не до кромки волос. – Как…

– В постели. Обнаженные. Так что тут все ясно.

– Обнаженные?

– Обнаженные.

– Вау.

– Ненавижу ее.

Слова острыми кинжалами срываются с ее губ. Ее тело напрягается. Тоску и боль сменяет все возрастающая ярость.

– Ты проявила фотографии в школе?

Джульетта натянуто кивает.

– Рядом с учителем?

– Нет. Он пошел выпить кофе, чтобы я могла сделать это сама.

– Вот бы он перетрусил, увидев такое.

Она удивленно смеется. Приятный звук. Я на что угодно готов, лишь бы рассмешить ее снова. Особенно сейчас.

– Да уж, – соглашается Джульетта.

Она выпрямляется и серьезно смотрит мне в глаза. Мы сидим, окутанные туманом, вдыхая запахи дождя и скошенной травы. Мне хочется опять притянуть ее к себе. Но нельзя. Я не знаю, догадывается ли она о том, что я – Мрак, и сомнения убивают меня.

Скажи ей. Скажи ей. Скажи.

Прежде чем я успеваю это сделать, Джульетта отстраняется и прислоняется спиной к надгробному камню. Нас разделяют сантиметры, но они кажутся мне километром.

– Боже! Не знаю, что скажу папе.

– А тебе обязательно ему все рассказывать?

– Не знаю. – Она поворачивается ко мне. Ее губы всего в нескольких дюймах от меня. – С одной стороны, несправедливо обрушивать на него такое, а с другой… несправедливо позволять ему горевать по женщине, которая этого не заслуживает.

– Жизнь вообще несправедлива, Джульетта, – качаю я головой, думая об Алане. – Несправедлива.

– Знаю, – тихо отзывается она. В ее глазах печальное смирение.

– Я знаю, что ты это знаешь.

– Будь ты на моем месте, рассказал бы об этом отцу?

Она так близко сидит и так открыта со мной – наше общение похоже на переписку между Девушкой с кладбища и Мраком. Закрыть бы глаза, забыть о реальной жизни и говорить с ней вечно.

– Да, – отвечаю я.

Фыркнув, Джульетта отводит взгляд.

– Конечно бы рассказал. Ты никому ничего не боишься рассказывать.

Я застываю, не понимая, оскорбление это или комплимент, действительно ли она так считает или поддела меня.

Рэв обозвал меня мучеником из-за того, что я не позвонил его семье, когда сидел в прошлом мае в полицейском участке. Я был тогда в ужасе – полицейские сказали, что до следующего дня меня никто не заберет. Но когда тебя долгое время игнорируют и отвергают, ты в конце концов сдаешься и бросаешь попытки привлечь к себе внимание.

Хотя… может, именно такие мысли делают из меня мученика?

Джульетта, глядя на меня, вытирает щеки.

– Прости за мой нервный срыв.

Она с ума сошла?

– Не нужно извиняться за такое.

– Я знаю… – она умолкает, затем находит в себе смелость продолжить: – Знаю, ты не хочешь больше со мной общаться.

Я смотрю ей в глаза. Она говорит со мной или с Мраком? Я все так запутал, что теперь ни черта не могу понять.

Скажи ей.

– Ох, Джульетта, – шепчу я, зарываясь пальцами в свои волосы. – Все совсем не так.

Она поворачивается ко мне:

– Тогда как?

– Мы идем разными путями, – говорю я. – И твой выведет тебя из этого хаоса. А мой явно приведет меня за решетку.

Джульетта замирает. Между нами пробегает дующий на кладбище холодный ветер.

– Как ты узнал, что я здесь? – спрашивает Джульетта, прищурившись и внимательно глядя на меня.

– Я и не знал. Я тебя увидел. – Щеки заливает жар, и я указываю на газонокосилку. – Я здесь работаю. В каком-то роде.

– Обязательные работы. – В ее голосе нет осуждения.

– Да. – Я ловлю ее взгляд. Мне хочется, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.

– Джульетта! – по кладбищу, оскальзываясь на влажной траве, бежит мужчина. – Джульетта!

– Папа! – вскакивает она на ноги.

Мужчина еще далеко, но даже отсюда видно облегчение на его лице.

– Слава богу! – кричит он. – Слава богу!

– Что случилось? – спрашивает его Джульетта. Она снова готова заплакать.

Добравшись до нас, он стискивает ее в объятиях.

– Твой учитель сказал, что ты убежала, оставив в классе беспорядок. Мы так волновались! Я собирался звонить в полицию.

Он крепко сжимает плачущую Джульетту.

– Прости, пап. Прости.

– Все хорошо, – отвечает он. – Все хорошо. Я тебя нашел. Мы можем возвращаться домой.

Я поднимаюсь и отхожу. Не хочу подглядывать за ними. Передо мной самая настоящая семья. Отец Джульетты, приведя ее домой, не наляжет на пиво… и не станет говорить ей, что считает минуты до того дня, когда она окажется за решеткой.

Я наклоняюсь за упавшими на землю перчатками. В любую минуту объявится Болвандес и начнет орать, что скоро стемнеет.

– Подожди! – Джульетта высвобождается из объятий отца и смотрит на меня. – Деклан.

Я держусь отстраненно. Волшебство прошло.

– Джульетта.

Она сама сокращает разделяющее нас расстояние. Хватает меня за рубашку и дергает к себе. На секунду мой мозг взрывается. Сейчас она поцелует меня, прямо как в каком-то кино. И это произойдет при ее отце. Но нет, она лишь притягивает меня к себе, чтобы что-то сказать. Ее дыхание – теплое, приятное, нежное – касается моей щеки.

– Мы ошибались, – шепчет она. – Ты сам выбираешь свой путь.

Затем она отворачивается, берет за руку отца и уходит.

Улицы окутаны сумерками, когда я еду с кладбища к Рэву. Дороги пусты из-за непрекращающейся мороси. Сердце никак не может найти ровный ритм и то сладко трепещет в груди, то пьяно спотыкается. Бешеные волны адреналина хлестнули по венам. Я в полном эмоциональном раздрызге – пытаюсь разобраться в обуревающих меня чувствах, но лишь сильнее запутываюсь в них.