Бриджит Кеммерер - Тебе, с любовью…

Папа задремал на диване под какой-то документальный фильм. Он вздрагивает, когда я вхожу в гостиную, нашаривает пульт и выключает телевизор.

– Я думал, ты уже легла спать.

– Еще нет.

Я действительно уже лежала в постели, но не спала, а читала письмо на мобильном, поглаживая пальцем имя Деклана.

Он прав. Мы прятались.

Папа, зевнув, трет глаза, затем внимательно смотрит на меня.

– Ты в порядке? Подогреть тебе молока, чтобы заснулось хорошо?

Я улыбаюсь, но уголки губ подрагивают.

– Пап, мне не шесть лет.

Он отвечает мне улыбкой, но под глазами у него залегли тени, а во взгляде читается беспокойство. Он переживает за меня.

Мистер Жерарди не рассказал ему о фотографиях. Позвонив папе, он объяснил, что я проявляла мамину пленку, расстроилась из-за увиденного и уничтожила ее.

Он из трусости смолчал? А я? Тоже трушу?

– Посидишь со мной? – спрашивает папа.

Я собираюсь отказаться, так как мы уже давным-давно не проводим время вместе, но он протягивает руку и похлопывает по подушке рядом с собой.

– Иди ко мне, – зовет он, мягко поддразнивая меня. – Посиди со своим стариком, чтобы потом рассказать детишкам, как я тебе надоедал.

Я плюхаюсь рядом с ним. Он обнимает меня рукой за плечи и прижимает к себе. Тепло его тела окутывает меня, и я чувствую себя любимой и защищенной.

Я столько лет идеализировала маму и яркость ее натуры, сравнивая папу со скучнейшими оттенками серого и не замечая, что он все это время был прямо здесь, рядом со мной.

А она была с кем-то другим.

– Тсс, – успокаивающе шепчет папа.

Поняв, что плачу, я прижимаю пальцы к глазам. Папа еще крепче обнимает меня, поглаживая мою руку.

– Может, поговорим? – спрашивает он.

– Я не… – Голос срывается, и приходится начать заново: – Не хочу причинить тебе боль.

– Причинить боль мне? – Папа целует меня в лоб. – Этого не случится. Скажи, что причиняет боль тебе.

Я смотрю в его полные сострадания глаза, и на мои собственные опять наворачиваются слезы.

– Мама вернулась раньше. – Слезы соскальзывают с ресниц – горячие и тяжелые, дыхание прерывается.

Папа каменеет.

– Что? Откуда ты знаешь?

– В ее сумке лежал посадочный талон. – Не могу посмотреть на отца. Я еле дышу сквозь душащие меня слезы. Мои слова подкосят его, но я не в силах нести эту тяжесть на своих плечах. – Она вернулась раньше, чтобы провести время с Иэном.

– Джульетта… откуда…

– Я видела их, – рвутся из меня слова. – Видела. На маминых фотографиях. В постели. Прости, пап. Прости. Пожалуйста, не ненавидь меня.

– Джульетта… ох, милая моя! – Тяжело вздохнув, он снова притягивает меня к себе. И снова успокаивающе поглаживает меня по волосам. – Я никогда не смогу возненавидеть тебя, Джульетта.

– Я так зла на нее, – признаюсь я. – Как она могла? Как она могла так с тобой поступить?

– Тсс, все хорошо.

– Неправда! – Я отстраняюсь и смотрю на него. – Ненавижу ее! Я так ждала ее! Так хотела, чтобы она поскорее вернулась!

Папа болезненно кривится, и его глаза наполняются слезами.

– Не надо ненавидеть ее, Джульетта. Не надо.

– Она вообще нас любила?

– Тебя? – надтреснуто спрашивает он. – О да. Она любила тебя больше всего на свете.

Я фыркаю.

– Не больше трех дней с Иэном.

Папа смеется, но его смех печален.

– Даже больше этого. Она любила тебя так сильно, что осталась со мной.

– Что?

Он качает головой.

– Твоя мама была женщиной… свободного духа.

– Ты знал, – ошеломленно шепчу я.

– Не все. Подробности мне были ни к чему. – Он раздраженно хмыкает, впервые выказывая недовольство. – Теперь понятно, почему он так жаждал заполучить эту чертову камеру. Если меня что и злит, так это то, каким образом ты обо всем узнала.

– Но… но… – Я сглатываю. Голова идет кругом. – Но ты так грустил.

Выражение его лица меняется.

– Я грустил. И грущу. Как бы она себя ни вела, она была моей женой. Твоей матерью. Я привык к ее долгим отлучкам, но мне тяжело принять то, что она больше никогда не вернется. Если ты меня понимаешь.

Понимаю.

– Как давно это продолжалось?

Папа пожимает плечами, и в этом его движении столько покорности.

– Не знаю. Возможно, всегда. Но я узнал об этом только несколько лет назад.

Мой разум не в состоянии этого постичь.

– Но… почему ты не ушел от нее?

Он нежно берет меня пальцами за подбородок и грустно улыбается.

– Потому что я любил тебя, а ты любила ее. Я не мог лишить тебя матери.

Я начинаю переосмысливать происходящее в нашей семье в последние годы. Мои воспоминания полны проведенными мною с мамой незабываемыми мгновениями, но я не помню, чтобы родители посвящали время друг другу. Теперь понятно почему. В их отчужденности я всегда винила папу и считала его неспособным соответствовать яркой натуре мамы. Я не осознавала, что виновата она.

– Жаль, я этого не знала, – отвечаю, проведя ладонями по лицу.

– Почему? – Папа склоняет голову набок.

– Я считала ее безупречной. Считала ее самой храброй женщиной на свете.

– И правильно считала. Твоя мама и была очень храброй. Ее работа стоит восхищения.

– Она была эгоистичной, – резко отвечаю я. – Приезжала домой поиграться в семью, когда ей того хотелось, а все остальное свалила на тебя.

Папа морщится.

– Ну, ты в чем-то права. Но мы все небезупречны. Мамины недостатки ничуть не умаляют ее рабочих заслуг. И ничуть не умаляют ее любви к тебе.

– Она вернулась на три дня раньше, чтобы побыть с кем-то другим. – Шмыгнув носом, я вытираю заструившиеся по щекам слезы. Мама не заслуживает больше ни единой слезинки. По крайней мере сейчас. – Нелегко мне будет это пережить.

– Знаю, – мягко отзывается папа. – Знаю. – Он ненадолго умолкает. – Но эти три дня с тобой был я. И буду с тобой все оставшиеся дни, столько, сколько буду нужен тебе.

Я бросаюсь в его объятия. Он обнимает меня, и это самое прекрасное чувство на свете.

От: Джульетта Янг

Кому: Деклан Мерфи

Дата: четверг, 10 октября, 5:51:47

Тема: Что теперь?

Я рада, что ты не признался мне в этом раньше. Я тоже не хотела лишаться нашего с тобой общения. По правде говоря, мне грустновато оттого, что все закончилось. Зная ту сторону тебя, которой ты делился со мною в письмах, я теперь смотрю на наши с тобой разговоры в реальной жизни совершенно по-другому. Крохотная частичка меня все еще не может поверить в то, что это действительно ты.

Знаешь, ты много чего скрываешь от мира. Мне кажется, пора заменить твой пресловутый один-единственный снимок другим. Новым. Показать людям, кем ты являешься на самом деле.

И на этой ноте… что теперь?

Проснувшись, я нахожу на прикроватной тумбочке конверт. На нем почерком Алана написано мое имя. Внутри лежат триста долларов.