Шэрон Гасс Роут - Между нот

Но я не хотела, чтобы Ленни знал, как меня бросили.

– Он навещает своего отца, – ответила я. – В Нью-Йорке.

– О.

Ленни посмотрел на этикетку, которую наклеил, и поставил предмет на полку.

– Вернется со дня на день, – сказала я. – Совсем скоро.

Я отказалась от лжи, но действительно ли я солгала, если искренне надеялась на правдивость утверждения?

Ленни удержал мой взгляд на слишком долгое время.

– Это здорово, – наконец ответил он.

Парень прочел номер модели тракторной прокладки, и я внесла данные. Когда я подняла глаза в ожидании следующего предмета, его лицо было смертельно серьезным.

– Айви, – сказал Ленни, – Я должен сделать признание.

Я с трудом сглотнула.

– В чем?

Его голос сошел на шепот.

– Обещаешь, что никому не расскажешь?

– Обещаю, – прошептала я. Мое сердце учащенно забилось.

– Я соврал тебе. О Селин Дион, – Ленни криво усмехнулся. – Мне нравится эта песня, – он приложил ладонь к груди с мучительно-душераздирающем видом и начал ее громко петь. Очень, очень фальшиво.

Я чуть не описалась со смеху.

Мы продолжили работать и смеяться, и каждый раз, когда мое хихиканье стихало, Ленни пел еще одну песню Селин Дион, которую знал. Это было ужасно.

И прекрасно.

Письмо.

В почтовом ящике.

Адресовано мне.

Знакомый почерк. Не тот курсив, что Джеймс использовал для написания отрывка сонеты на рисунке, который он для меня сделал, а другой: тот, на записках в книгах в нашей секретной комнате.

Я открыла его, моя надежда, наконец, ожила от того, что может находиться в письме. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, перестань меня ненавидеть.

Но это было не письмо. Там был флаер еще одного музыкального вечера в театре «The King». Тот, кто его отправил, обвел ту часть, где говорилось «Покажи свой талант!» Но никакой записки не было. Не было даже каракулей на полях.

Однако в нижнем углу было небольшое поле в форме звезды, в котором указан денежный приз, который будет вручен победителю этого месяца. Сколько не уточнялось, но стояло четыре знака доллара и несколько восклицательных знаков. Так что должно быть больше, чем пара долларов. Может, пятьдесят или сотня? Уже что-то. Поездка в продуктовый магазин. Новая обувь для близнецов.

– Что это?

Мама встала наверху лестницы, держа свежие постиранные простыни.

– Ничего.

Я убрала флаер в мой рюкзак.

Я рассказала Джеймсу об открытом музыкальном вечере, как Молли хотела, чтобы я выступила с ней. И он подбодрил меня. «Просто приди и спой надгробным камням», – сказал он. – «Сделай это для себя». А денежный приз? Это еще лучший стимул, так как поиски работы не увенчались успехом. Я начала фантазировать, что, возможно, приз даже больше, чем сто долларов. Может, двести. Двести пятьдесят. Пятьсот? Маме не придется беспокоиться о ежедневных расходах неделю или две.

– Все в порядке?

Мама положила простыни на рабочее кресло.

Я улыбнулась, а сердце учащенно билось.

– Конечно. Все замечательно.

Мама мимолетом взглянула на мой рюкзак, потом потянулась к моей кровати. Когда мы жили в Вестсайде, мама наняла горничную. Теперь же она устроилась на работу, и сама вела хозяйство. Квартира была маленькой, но, клянусь, она убирала ее втрое дольше, чем наш старый дом. Или, может, я просто заметила это сейчас. Удивительно, как много всего не замечалось мной раньше.

Я схватила уголок чистой простыни.

– Спасибо, милая, – сказала мама.

Когда мы закончили (она настояла на больничных углах (Прим. способ заправления кровати), я подождала, пока она спустится по лестнице, прежде чем достать флаер. Может, Молли послала его. Но зачем ей быть такой скрытной? Мы говорили о совместной работе над песней, о том, чтобы попробовать дуэль между роялем и кларнетом. Подруга не стала бы отправлять анонимную листовку. Она бы просто спустилась по дороге и вручила ее мне.

Это должен быть Джеймс.

Я сворачивала и разворачивала объявление, прорисовывая пальцами поверх слова, которые он обвел: «Покажи свой талант!» Пришел бы Джеймс туда? Или как-нибудь посмотрел бы мое выступление? Если только так я смогу с ним связаться, если это докажет ему, что он мне не безразличен, то только одно я могу сделать.

Так оказалась, что это самая пугающая для меня вещь.

***

В пятницу утром я первым делом пошла в секретную комнату и открыла свой экземпляр Джейн Эйр, почти ожидая, что страница окажется пустой: что я вообразила все это. Но запись все еще была там.

«Столь серьезная? Люблю Дж. Э., но что ты читаешь, чтобы посмеяться?»

Я вытащила конверт, в котором лежал флаер, положила рядом с записью Джеймса. Никаких сомнений, что они были написаны одним и тем же человеком.

Я плюхнулась в старое библиотечное кресло и снова уставилась на флаер. Я не могла этого сделать. Не могла выйти и спеть перед толпой людей.

«Но я должна. Не только из-за Джеймса, но из-за призовых денег… Я должна это сделать».

Следующий музыкальный вечер будет менее чем через неделю. В следующий четверг. Сумасшедшая подборка песен пронеслась в моей голове, сменяясь одна за другой. Мне необходимо выбрать ту, что будет говорить с Джеймсом. Или, может…

Я вытащила блокнот.

Наша песня не о любви. Пока нет. Это песня о том, как я нашла его, когда сильно в ком-то нуждалась. О совершенных ошибках. Об осознании того, что мне больше не нужно притворяться. Он был рядом, а я подвела его.

Я встала и выглянула в кладовку, чтобы убедиться, что там никого нет. После чего заперлась в секретной комнате.

Без моего рояля было нелегко. Я подумала о том, как мы с Джеймсом впервые встретились у изгороди, попыталась выразить это в словах.

– Поймана врасплох, листья в волосах…

Я записала это. Появлялось больше слов. И вместе с ними, мелодия. Я наклонилась над блокнотом и набросала их, напевая.

– … Ржавый велосипед, тебя не волновало, так…

Вскоре я едва поспевала за карандашом. Песня лилась из ниоткуда на мои уста. Получилось не идеально. Слова не всегда рифмовались там, где следовало, но послание читалось.

– Все, что я знала, было ошибкой, мой мир – ложь, моя жизнь – притворство…

Я писала, стирала и писала снова. Я попыталась представить себе фортепианное сопровождение. Унылое и медленное, почти жуткое, затем становящееся быстрее и громче, как гром перед окончательным затишьем. Я не могла дождаться, когда положу руки на фортепиано. Когда я сделала все, что могла при помощи бумаги и карандаша, то схватила блокнот и сумку и побежала в оркестровую комнату.

Там была группа.

Я посмеялась над собой, как музыка порой заставляла меня забыть обо всем вокруг. Например, то, что все еще шли уроки.

Было почти одиннадцать. Я пропустила первые два урока, поэтому поспешила на третий по тригонометрии. Заняла место перед Ризой. Она ничего не сказала, но коснулась моего плеча. Когда я обернулась, девушка протянула мне листок.