Ульяна Соболева - Твои не родные

Нет, у времени все же нет способности лечить раны на сердце и дарить возможность прощать. Моя душа не была готова к прощению в тот момент. Я не могла даже думать о нем спокойно. Каждая мысль вызывала в моей душе болезненную судорогу. Какая-то часть меня осталась в прошлом и проживала тот момент на обочине, по щиколотку в грязной воде, с младенцем на руках снова и снова. И я не могла выйти из этого дня сурка ни на мгновение. И память не стирается, и нет излечения, нет никакого света в конце тоннеля. Мне все так же нестерпимо больно.

Егор привозил ко мне Машу и оставался за дверью палаты. И мне казалось, что эти дни изменили и моего ребенка тоже. Она стала другой. Мне это нравилось и не нравилось. Она постоянно говорила о нем. Восторженно взахлеб. И …называла его папой. Я кивала, слушала и чувствовала, как мне хочется заорать, что не папа он ей, что это лишь название и что за несколько дней папой стать невозможно. Что нет у нее никакого папы, есть только я, а он…он от нас отказался, выгнал нас, отрекся, вышвырнул…да что угодно сделал, чтобы не быть с нами.

И молчала. Я не смела разрушить ее счастье, ее радость, ее восторг. Никогда раньше я не видела Машу такой счастливой. И мне от этого становилось одновременно и больно, и радостно.

— Мам, а ты все еще на него злишься? А мы приезжали папа сказки тебе читал.

Я кивала и улыбалась, она переставала смеяться и внимательно смотрела мне в глаза.

— Ты его ненавидишь да?

— Нет. Просто …просто мы много ссорились и мне надо время. А я рада, что папа общается с тобой.

Хотелось попросить ее не говорить о нем, не сиять, когда он входил в палату, чтобы забрать ее, не кидаться ему на шею. Но я не просила, только стискивала челюсти все сильнее и руки в кулаки. Я не имею права лишить Машу радости…но я бы лишила этой радости его! Он не заслужил, чтоб она его любила. Ни одной ее улыбки не заслужил.

Но меня ждал еще один удар, тот после которого я уже никогда не стану прежней. Иногда бывают такие удары от судьбы, что человек душевно умирает, а когда воскресает он уже не находит себя нигде.

Я позвонила Антонине. Хотела узнать, как продвигается лечение Маши. Едва смогла вставать с постели и мне отдали мой сотовый я набрала ее. Вначале она говорила мне что-то пространственное, о лечении, о том, что анализы все еще не готовы и о сложностях с их трактовкой, но мне показалось, что она лжет.

— Вы мне лжете. Анализ ДНК, который вы проводили должен был быть готов менее чем за сутки. Я хочу знать правду. Что вы там увидели? Машу нельзя вылечить? Там что-то серьезное, страшное? Говорите! Я уже ничего не боюсь.

— Нет…не страшное. Аня, вы ведь понимаете, что я… я обыкновенный врач и у меня есть семья, есть любимая работа. Я не хочу всего этого лишиться.

— Почему вы должны всего этого лишиться?

Я села на кровати, чувствуя легкое головокружение.

— Потому что …

И я догадалась сама.

— Он запретил вам говорить со мной, да? Запретил рассказывать мне правду? Хорошо. Я вас поняла. Спасибо вам и за это. Только у вас есть семья, а у меня кроме Маши никого нет, и вы были моей единственной надеждой. Я имею право знать все. Неужели в этом мире правит только страх, только проклятые деньги? Вы же врач! Вы клятву Гиппократа давали! Вы детей лечите.

У меня началась истерика, я сорвалась на ней, впервые сорвалась на ком-то за всю свою жизнь…и под конец нашего разговора услышала:

— Я приеду и расскажу…Я приеду к вам.

Она приехала вечером. После того как Егор и Маша ушли. Точнее, Маша. Я не впускала его в свою палату. Когда он входил я отворачивалась к окну и молчала. Он молчал так же, как и я. Давил на меня своим присутствием, своими посещениями, давил тем, что постоянно держал Машу за руку. Вот так все просто. Пару дней и он получил дочь, которую не желал знать пять лет.

А потом иная боль вытеснила из моей груди ту прежнюю, на меня обрушился шквал, торнадо, адские тучи, закрученные черными клубнями, с ураганными вихрями понеслись прямо на меня, чтобы погрести под грязью и обломками стихии.

Антонина прикрыла за собой дверь и едва я ее увидела мне стало страшно, что с Машей что-то не так. У меня от волнения пот градом по спине покатился.

— Вот ваши анализы. Даже не знаю стоит ли вас волновать, когда вы только оправились после травмы.

Я взяла у нее бумаги и тихо спросила:

— Егор Александрович сдавал кровь на тест?

— Сдавал…

На секунду у меня захватило дыхание, и я глубоко втянула воздух, чувствуя, как покалывает болью виски.

— Тест отрицательный. Он не является отцом девочки.

Кровь отхлынула у меня от лица, я ощутила это физически, как бледнею.

— И вы тоже.

— Что?

— Вы тоже не являетесь ее матерью. Вы с Егором Александровичем не биологические родители Маши. Именно поэтому я не могу провести обследование до конца. Мне нужно найти ее родственников…хоть каких-то.

Я смотрела в одну точку и меня начало колотить крупной дрожью, так словно везде открыли окна, а на улице минус тридцать градусов мороза. Какие-то обрывочные мысли…тот день, когда я потеряла сознание в электричке, роддом, лица врачей.

— Я думаю, что ребенка подменили в роддоме. Там, где вы рожали. Вы помните тот день?

Нет, я его почти не помнила…Я пыталась вспомнить. Лихорадочно трясла свое подсознание. Даже потом, когда Антонина ушла я смотрела перед собой остекленевшим взглядом и прокручивала тот день. Обрывки реальности были настолько неясными, настолько размытыми, что я не знала верить им или нет.

«Не дышит…запиши время…давай я попробую еще раз…да она умерла еще в утробе…давай еще раз…нет, не выходит….о Господи».

Тогда я думала, что они говорят не обо мне…тогда я предпочла об этом забыть ведь мне на руки дали мою девочку, мою Машеньку и она затмила собой любой бред и любое воспоминание. Хотя… я помню мне приснился сон. Приснилось, как из меня вытаскивают другого ребенка, и я рыдаю, что это не правда, что моя дочь жива. Я помню рассказывала этот сон маме, и она меня успокоила, сказала, что это всего лишь мои страхи.

А это были не страхи…это были воспоминания.

Я позвала Егора сама. Набралась смелости и позвонила, чтобы он пришел. Мне уже было нечего бояться… в ту ночь я многое поняла. Я собрала свою жизнь по осколкам и склеила в изуродованную, прошитую ржавыми нитками, растрескавшуюся картину. Перед его приходом я встала с постели и долго смотрела на себя в зеркало…Едва отросшие волосы, худое лицо, глаза с огромными синяками под ними и бледные губы. Тело превратилось в кости, обтянутые кожей, спрятанные под больничной пижамой. Вот и хорошо. Сегодня мне нравится быть страшной, быть уродливой и наконец-то поставить все точки над и. Я не хочу больше бояться, прятаться, скрываться. Я хочу жить. БЕЗ НЕГО. Без его тени, преследующей меня по пятам.