Олег Кудрин - Выбор сердца

Рыч грустно усмехнулся — ишь чего удумала., — Не шуми. Сядь. У нас с тобой совсем другие отношения. Я не хочу, чтобы нам помешали, как тогда.

Люцита безвольно опустилась на свое место. Рыч уселся напротив.

— Измученный у тебя вид. Ты всегда такая? Или сейчас только?.. Боишься меня?

“Ну вот, дожила, — подумала про себя Люцита. — Матери моей все говорят: такая молодая! А мне: такая измученная!”

— Чего ты от меня хочешь?!

— Для начала понять хочу… Я-то старый медведь. Чего только со мной не было. А вот как могла молодая девушка решиться на убийство?

Люцита посмотрела на него с ненавистью: что за порода такая, опять он бьет в самое больное!

— Да успокойся ты! Давай поговорим как друзья. Ведь у нас с тобой много общего.

— Нет у нас ничего общего.

— Есть. И это общее — семейство Зарецких. Я ненавижу Баро, а ты ненавидишь его дочь. Так что если твоя ненависть так же сильна, как и моя, мы просто обязаны объединиться. Чтобы отомстить!

Да что же это за человек такой: Максим Орлов? Сначала Баро думал о нем очень хорошо. Потом очень плохо. А сейчас? Сейчас, пожалуй, и вовсе не знал, что думать. Наверняка Максим все же не так плох, как думалось раньше. И Кармелита за него, и Миро.

Правда, Кармелита что — молодая глупая девчонка. Но ведь и Миро уважительно отзывается. И самое главное — Рыч-то, оказывается, действительно чуть не убил Орлова. Вот так Баро распустил своих людей — творят что хотят. Нужно, нужно сходить к Максиму, поговорить с ним по-человечески, снять камень с души. Пусть он не думает о Баро как об убийце.

В дверь постучали, властно, крепко. Интересно, кто бы это мог быть. Максим открыл дверь. Баро.

— Можно? — спросил вежливо Зарецкий, проходя в номер.

— Конечно. Добрый день.

— День добрый.

И тут Баро увидел портрет своей дочери, висящий на самом почетном месте.

— Кармелита?!

— Да. Я надеюсь, хоть портрет вашей дочери я могу себе оставить? Или это, может быть, тоже противоречит каким-нибудь цыганским законам?

Баро перевел взгляд (тяжелый, надо сказать) с портрета на Максима. Максим выдержал эту зрительную атаку.

— Тебе не нравятся наши законы?

— Ну какое я имею право о них судить! Хотя… если они и меня коснулись, наверно, имею… Они, ваши законы, кажутся мне немного… ограниченными, что ли.

— Ты ничего о нас не знаешь, и не тебе судить об этом.

— Господин Зарецкий, я ведь это с самого начала сказал. Я не понимаю: вы пришли в мой дом поговорить со мной о ваших законах?

— Нет. Я хочу поговорить с тобой о другом. Не-ужелимоя дочь так сильно запала тебе в душу?

— Извините, но об этом я ни с кем не буду говорить. Даже с вами…

— Ты неплохой парень. И если бы все иначе сложилось, мне было бы даже приятно иметь с тобой дело. Но когда дело касается моей дочери…

— Послушайте! Господин Зарецкий, если вы пришли побеседовать со мной о Кармелите, то еще раз повторяю: я не буду говорить об этом.

— Нет, сынок. Я пришел по другому делу. “Сынок”. И совсем другой тон — это прозвучало как-то по-домашнему…

— Максим… За последнее время ты много чего вытерпел по моей вине… И по вине моих людей. Я хочу извиниться перед тобой.

Извинения от Баро?! Вот уж чего Максим никак не ждал…

— Было дело. Тебя ранили ножом, и ты чудом остался жив. И я узнал, недавно, только что… — чувствовалось, как Баро трудно об этом говорить. — Что это совершил один из моих людей.

— Вам Миро рассказал?

— Миро мне ничего не говорил. Я сам сегодня стал свидетелем его разговора с охранником… Послушай, Максим, я хочу, чтобы ты знал: я никому не приказывал тебя убивать. Охранник этот сам все… Прости, Максим, не доглядел я за своими людьми…

— А я думал, это все из-за Кармелиты…

— Когда я с Рычем разговаривал, он сказал мне то же самое… Но я думаю… Мне кажется, тут что-то другое.

— А что же другое? Я, вот лично я, что ему плохого сделал?

— Ты ему дорогу перешел. И не однажды. Хотя этого, конечно, мало. В любом случае, прости… Я никогда не желал и не желаю твоей смерти.

— Спасибо. После ваших слов мне как-то легче дышать стало. Понимаете, устал я от всего этого, устал. Мне хочется жить спокойно, просто…

— Дай Бог. Только… Ты уверен, что в этой спокойной жизни твоя дорога с дорогой моей дочери никогда больше не пересечется?

То, что произошло, было совершенно ужасно.

При всем своем цинизме и — порой — грубости, Антон был еще ребенком. Большим, испорченным, но ребенком. Он мог искренне и даже радостно посмеяться над похабным анекдотом. Мог потом очень хорошо пересказать его. Но мама, как жена Цезаря, у него всегда была выше подозрений.

А тут увидеть ее вот так… И с кем? С Игорем! Тамара прекрасно понимала, как высокомерный принц-наследник Антон относится к поверженному им директору автосервиса.

Игорь сидел за столом, схватившись руками за голову. Спросил, как только Тамара переступила порог:

— Ну что? Догнала Антона?

— Нет… не успела. Он уехал… — Да…

— Что “да”? — взорвалась она. — Какого черта ты не закрыл дверь?

— Черт… Извини. Не знаю, забыл, но откуда мне было знать, что он сейчас заявится… Его здесь давненько не было. А так ко мне без спросу не ходят. И потом… Когда дверь не закрыта… Риск… Адреналин… Азарта больше.

— Азарт! Риск! Все тебе игры! Вот и доигрались. Как я теперь все объясню? Что я ему скажу, что?! — Тамара начала плакать. — А, не дай бог, еще и расскажет все Астахову!

— Не бойся. Ничего он не скажет.

— Почему?

— Ну а как ты себе это представляешь? Он что, придет домой и скажет: “Пап, я застукал маму с Игорем”? Нет, не верю. Ну, попсихует немного… потом успокоится.

Вдруг Тамара встрепенулась:

— Игорь… А тебе не кажется, что пора… пора рассказать Антону всю правду? А?

По дороге из автосервиса Антон плакал.

Он очень любил маму. Отца, конечно, тоже. Но как-то совершенно иначе. Астахов — сильный, успешный, уверенный в себе, — был примером для подражания. Антон очень хотел быть похожим на него. Но с самого детства чувствовал, что это не получается. Злился, бесился, тянулся вслед за отцом. Однако же все равно ничего у него не выходило, что-то не срабатывало. От этого становилось больно. И чтобы заглушить боль, Антон начинал делать все назло отцу, после чего какое-то время чувствовал себя сильным, самостоятельным. А потом стыдился сделанного. Прятал стыд за грубость. И снова тянулся за отцом. Но опять чувствовал, что не дотягивается.

Мама — другое дело. Родная, теплая. Он чувствовал ее любовь в каждом жесте, в каждом взгляде. Всем существом ощущал: что бы он ни сделал, она всегда будет на его стороне. И от этого становилось хорошо, уютно в любой ситуации.

А вот отца и мать вместе Антон воспринимал как что-то единое, неразрывное. Клан. Род. Семья. Батюшка-император и матушка-императрица. Все остальные семьи, пары, люди делились на две неравные части. Меньшая — те, кто достоин, чтобы общаться с ними на равных. Большая — плебеи, кем можно и нужно управлять, манипулировать. Игорь, безусловно, был из второй категории. Представить его рядом с матерью? Нет, это что-то невероятное, невозможное, как если бы мать отдалась обезьяне…