Олег Кудрин - Выбор сердца

Но это невозможное почему-то стало возможным.

Антон очнулся от тяжелых, мерзких мыслей. И только сейчас понял, что он машинально приехал к Светиному дому. Причем довольно давно.

Злость, бурлившая в нем (“все бабы — суки!”), начала переполнять сердце. И он пошел к Свете.

Света встретила гостя улыбкой:

— Ты так быстро. Ну как, получилось? Ты починил ее?

— Кого?

— Да не кого, а что. Машину! Антон, ты же на автосервис ездил. Подожди, а ты там был?

— Да, был, — сказал Антон, опускаясь в кресло. — И увидел много интересного.

Света почувствовала неладное.

— Антон, что-то случилось?

— Нет, ничего. Ничего особенного не случилось, — сказал гость, забрасывая ноги на стол. — Так уж, наверно, устроен мир. Ничего святого. Сплошное 6…СТВО.

Света начала злиться.

— Ты… что себе позволяешь? Прекрати, — она резко встала, подошла к Антону и сбросила ноги дорогого гостя со стола.

— Антон, что произошло?

— С машиной? С машиной все в порядке. Но я ее не починил.

— Да при чем здесь машина! С тобой что?

— Что я? Вот машина… Вот если бы мне удалось ее починить, ты бы, наверно, была мне благодарна. Да?

— Да, конечно. Ну и что?

— Ничего, — с шальной улыбкой ответил Антон. — Наверно, в благодарность и переспала бы со мной. Как тогда, когда я тебе выставку делал…

— Что? Антон, что ты несешь?

— Несу, Светочка, несу. Я тебе много чего принес. Призы в студию!

— Какие “призы”? Антон, ты что, пьян?!

— Нет, я не пьян! Это вы все привыкли, что у пьяного на языке, то у трезвого в голове, да?.. Да! А я трезвый. Трезвый как никогда. И впервые решил сказать правду.

— Антон, я не понимаю… О какой правде ты говоришь?

— О бабской. О той, что ниже пояса. Только извини, машину я тебе не починил. Но может, и так трахнемся? Авансом.

Свете плакать захотелось от обиды и бессилия. Что же это такое, только начнешь относиться к Антону как к человеку — он сразу перестает быть человеком. Она подошла к нему и влепила смачную пощечину.

На секунду ей показалось, что в глазах Антона мелькнуло что-то человеческое. Но нет, только показалось. Уже через мгновение эти глаза вновь стали стальными.

— Спасибо, Светочка. Классная пощечина… Отличное садомазо. Знаешь, даже возбуждает. Думаешь, я оскорбился? Ошибаешься.

— Убирайся отсюда!

— Куда? К маме с папой? Или к папе? Так он делом занят. Или к маме? Она тоже занята. Другим делом. В общем, некуда мне идти.

— Мне плевать, куда ты уйдешь. Пшел вон! — закричала Света.

Но Антон уже не слушал ее.

— Нет-нет, я не уйду. Иди ко мне! Ну, иди. Классно время проведем. Обещаю. Впрочем, что обещать.

Ты же уже знаешь. Только не надо себе цену набивать, как эта цыганка. Этого я не люблю.

— Пшел вон, я сказала! Если ты сейчас же не уйдешь, я найду кого-нибудь, кто вышвырнет тебя отсюда.

— Кого же? — иронично поднял бровь Антон.

— Максима!

— Максима? Отлично! Зови его. Зови, зови…

— Убирайся. Убирайся отсюда. Иначе я сама уйду.

— Уйдешь? Ужас. Я в панике. Дрожу весь, — и тут же, переменив тон, устало закончил: — Скатертью дорожка! Вали.

Света ушла из своего дома. Изнутри ее душили гнев и слезы.

Потрясающее существо — женщина…

Игорь остолбенел. Удивительно. Еще совсем недавно он просил, умолял, требовал сказать Антону, кто его настоящий отец. Тамара закатывала истерики, да и вообще находила тысячу причин, чтобы этого не делать. А тут — созрела.

— Постой. Я не понял? Ты что, хочешь рассказать Антону, что я его отец?

— Да. Я не хочу, чтобы мой сын считал меня… шлюхой.

— Ну расскажешь… А чем это поможет? Может, все же объяснишь по-человечески…

— Боже мой! Что тут объяснять?.. Пусть ребенок узнает, что у нас с тобой не просто так… Что любовь. Давняя. Вечная. Старая. Черт! Не знаю, как сказать…

— Ты думаешь, он поймет?

— Поймет. Если захочет… Хотя… Он так хочет догнать и перегнать Астахова…

— Ага. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Вернее — о чем ты промолчала. Если отец я, то ему догонять и перегонять некого!

— Нет, ну перестань. Я совершенно не об этом.

— Об этом! Об этом! Именно поэтому ты сама не хотела, чтобы я рассказал ему, кто его отец!

— Правильно, не хотела. Потому что тогда было не время.

— А сейчас время?

— Да. Сейчас он должен узнать правду.

— Поразительно. Значит, все всегда решаешь только ты!

— Да, я. Потому что ты вечно думаешь, боишься, опасаешься.

— Ничего я уже не боюсь. Но почему только ты решаешь, что, когда и кому пора узнать?

— Боишься, Игорь. Еще как боишься! Вот и сейчас — ты же не обо мне думаешь, не об Антоне. Только за себя хвостик дрожит: а вдруг опять из кресла директора выкинут?!

— Да! Да, представь себе, а вдруг снова уволят!

— Да никто тебя не уволит! — устало сказала Тамара. — Уважение Антона — чуть ли не последнее, что у меня есть. И он должен понять: наши отношения, какими бы они запутанными ни были, — это не пошлый романчик.

И Игорь тоже почувствовал, как на него разом навалилась усталость от прожитых лет, от всех этих ссор, от их долгого и совсем не пошлого романа.

— Послушай себя, Тома. Ведь меня в твоих рассуждениях нет. И никогда не было. Ты сама решила оставить ребенка. Сама все эти годы выдавала его за сына Астахова и женила Астахова на себе только для того, чтобы у ребенка был богатый отец! А теперь…

— А теперь я хочу, чтобы наш сын знал, кто его настоящий отец. Атебе, Игорь, втвоем возрасте пора бы поумнеть и что-то понять. Ребенок — это ребенок. И никакие мужики, даже такие… А, да чего там. Даже такие сладкие и любимые, как ты, между мной и им никогда не встанут!

“Отомстить” — хорошее слово, замечательное. Наверно, только благодаря ему Люцита испытывала хоть какой-то интерес к своей никудышной жизни.

Отомстить.

Судя по тому, как Рыч произнес его, он тоже знает о чем говорит. Кто бы ни послал ей этого парня, Бог или дьявол, он это сделал очень вовремя.

— Кто-то из наших сказал, что Баро уволил тебя. Это правда?

— Да! Но я этого так не оставлю! Он меня плохо знает. Хоть и знаком столько лет. Чтоб Рыча выгнали ни за что, как собаку? Да никогда! Я не собака, я — медведь. Меня можно водить на поводке, но нельзя доводить до бешенства, — Рыч перешел на полушепот.

И от этого его слова звучали еще страшней.

Но сейчас Люцита, прислушавшись к себе, с удивлением почувствовала, что совершенно не боится этого зверя в человеческом обличье. А чего бояться? В последнее время она и сама себя все чаще чувствовала каким-нибудь диким зверем — пожалуй, рысью.

— Я… я понимаю тебя, — сказала она так же тихо. — Мне тоже очень больно.

— Ну вот, сестренка, — неожиданно по-доброму улыбнулся Рыч. — Тогда слушай. Баро — хранитель цыганского золота. А я это золото украду.