Инга Максимовская - Грешница по контракту

Я становлюсь пунцовой и делаю судорожный вдох, когда его рука проникает мне под блузу и начинает играть с моим соском. И умираю, распадаясь на молекулы, ощущая себя игрушкой в руках сильного, уверенного в себе самца. Ну и пусть, мне все равно. Дэн резко выдохнул, развернул меня к себе, легким движением раздирая на груди тонкую ткань.

— Сладкая куколка — шепчет он, припадая ртом к моей груди. О Боже, обхватываю руками его голову, лишь бы он не отстранился, продолжил сладкую, болезненную муку.

— Не останавливайся, звериный рык вырывается из груди, и я чувствую, к между ног становится мокро и очень горячо.

— Из тебя выйдет толк, Борюсик прав был — издевательски ухмыляется он, резко отстраняясь от моего тела. — Горячая штучка. И сиськи зачетные. — Он нетвердой походкой подходит к бару, и наливает в пузатый стакан янтарный виски, явно наслаждаясь моей растерянностью и разочарованием.

— Почему вы остановились? — спрашиваю, не очень надеясь на ответ.

— Потому, что не хочу тебя, твою мать — рычит он, а я вижу, что лжет. Брюки в районе ширинки только не трещат по швам, с трудом выдерживая железную эрекцию моего господина. — Проваливай, давай, Глаша покажет тебе твою комнату. И сделай милость, исчезни до того, как я проснусь. Ты мне надоела.

И я подчиняюсь, словно побитая собачонка, буквально выбегаю из кухни, придерживая руками на груди, в конец, испорченную блузку. Глаша сидит в холле, примостившись на уголке дивана.

— Пойдем, девочка — манит она меня рукой, глядя с жалостью. Поджав губы, молча показывает уютную комнату, в которой мне предстоит провести ночь.

— Спасибо вам — говорю, что бы разбить стену молчания.

— Прости его, дочка. Мой мальчик пережил такое, что невозможно передать словами — уже у порога говорит она, повернувшись в мою сторону — Терпение нужно и понимание. Денька замечательный.

«Но, я то здесь при чем?» — хочется выкрикнуть мне, но я лишь молча кивая головой, в очередной раз, подчиняясь правилам моего хозяина. Любопытство в его владениях неуместно.

— Опять ханку жрешь? — истерически визжит неопрятная бабища, встряхивая пегими, похожими на паклю волосами. Он бы давно убил ее, если бы не позорно не зависел от подачек, которые красавица кидает с барского плеча.

— Иди в задницу, дорогая — ухмыльнулся мужчина, но опасливо встал из — за стола, спорить с ней себе дороже. Она ездила к нему на зону, таская набитые под завязку «сидора», и мужчина испытывал подобие благодарности к обездоленной «заочнице», которую смог очаровать проникновенными письмами. Дура, отвратительная, уродливая сука. Мужчина сглотнул горькую, вязкую слюну, принимая из рук бабы молоток. С каким бы наслаждением, он опустил его на ее неухоженную башку. Снова, и снова. Мужчина улыбнулся. Та, мать выродка, была другая. Смотрела на него своими огромными, оленьими глазами и внимала каждому слову. Он подчинил ее сразу. Властвовал над ее телом и разумом. Мужчина вздрогнул, чувствуя, как от воспоминаний, просыпается жгучее возбуждение и прикрыл глаза.

— Что замер? Гвоздь забить уже не в состоянии? — грозный оклик сожительницы, впивается в мозг, словно нож. Нож, которым он убил ту суку, посмевшую ему перечить. Жаль, что он не прикончил тогда и ее ублюдка, из за которого она так изменилась. Перестала его любить. Так же, как когда — то его любимая мамочка, родившая крикливую девчонку. Он сразу почувствовал себя ненужным, отверженным.

— Ты должен любить сестричку — говорила мама, гладя его по голове, но в то же время, не сводя влюбленного взгляда с уродливого младенца, кряхтящего в кроватке. Сестренка задохнулась, не без его помощи. На тот момент ему исполнилось десять лет. Младенец не сопротивлялся, когда он прижал к маленькому личику подушку. Только, почему — то, его не стали любить больше. Мать совсем забыла о нем, заливая свое дурацкое горе, вонючей, мутной самогонкой. А отец просто ушел, предал его.

— Да, что с тобой такое сегодня? — она не довольна. Как там ее зовут. Зина кажется. Да, точно, Зинаида. Дурацкое имя. Суку звали Алена, Аленушка. Так ее звали воспитатели в интернате. В том интернате, куда его сдали родственнички, после смерти мамули. Допилась болезная, умерла от отека мозга.

— Давай уж молоток, горе, сама забью — ломовая. Точно, подобрал ей определение. Сексуальное возбуждение крутит его тело, так, что в глазах пляшут чертики. Мужчина отбросил в сторону инструмент, и задрал юбку своей женщины, обнажая полные, целлюлитные ляжки. Зинаида, ощерившись в улыбке, сама легла на грязный пол и раздвинула перед ним ноги.

— Алена — выдыхает он, погружая член в теплую, мягкую, податливую женскую мякоть.

1983 год.

Он вновь проснулся от истошного, детского крика и, вскочив, бросился к детской кроватке. На службе обещали выбить квартиру, в которой будут лучшие условия для растущей семьи, но государственная машина действовала очень медленно. Так и ютились они в маленькой, но очень уютной комнате, предоставленной Николаю министерством внутренних дел.

Его жена уже стояла возле колыбели, и прижав к груди Дениску, пела ему странную колыбельную. Малыш бился в ее руках, и кричал, кричал, казалось, нет конца этому болезненному, детскому страху, поселившемуся в маленьком, измученном сердце. Ребенок не плакал никогда, не было у него слез, только разрывающий душу вопль. Николай подошел к своей Оле, и принял из ее рук худенькое, дрожащее тельце. Малыш, почувствовав крепкое, отцовское объятие, затих, уставился на него испуганными глазенками.

— Олюшка, не стоит тебе поднимать Дениску, он тяжелый уже. Подрос мальчик — тихо улыбнулся мужчина, и подул в пушистую макушку ребенка. Его жена вернула ему измученную улыбку, и Николай заметил дорожки слез, на любимом лице. Ольга погладила себя по животу, в котором рос еще один их ребенок.

— Коля, я очень устала. Он никогда меня не примет. Никогда — тихо сказала она и развернувшись медленно побрела к разобранному, истертому дивану. Дениска вздрогнул, словно понимая о чем говорит эта уставшая женщина, и повернул голову в ее сторону.

— Мама — тихо позвал он, Николай обомлел, а Ольга остановилась, словно окаменев, а потом, резко развернувшись, подбежала к нему, и выхватила из его рук мальчика. Она прижала Дениску к груди и зарыдала в голос. Это было первое слово, которое их сын произнес за все то время, что жил с ними.

— Справимся, мы справимся — как заведенная, шептала женщина. Ребенок уткнулся маленьким носиком в плечо матери и тихо засопел, сомкнув совсем не детские глазенки. Она так и просидела всю ночь, качая свое дитя, не желая размыкать объятий, в которых спал ЕЕ сын.

Дэн

— Зря ты так с девочкой — Глаша смотрит на меня с осуждением, качая седой головой — Она напугана до смерти.