Дмитрий Быков - 66 дней. Орхидея джунглей (под псевдонимом Мэттью Булл, Элия Миллер)

Эрл не пришел.

Молли, Дженнифер и Ингрид сбились с ног, разнося водку, шампанское и закуску.

Подвыпивший Грегори приставал к Элизабет.

— Дорогая, помогите мне! — орал он на весь зал. — Я ничего не понимаю!

— Что вы не понимаете, Грегори? — вежливо интересовалась Элизабет.

— Я не понимаю, отчего вы носитесь со своим Эрлом? Что вы находите в этой мазне? Я ему сам так и сказал однажды, — Грегори покачнулся, но удержался на ногах. — Старик, говорю ему, ты пишешь странные картины, да! Каких–то баб рисуешь с титьками, так что и не разобраться — где баба, а где титька...

— И что он вам ответил? — хохотнула Молли, проходя мимо с подносом.

— Ну, что? — удивился Грегори. — Стоит и молчит, как баран. Хоть бы выпить предложил. Поглядел на меня так... странно и ушел. А на критиков нельзя глядеть странно! — расходился Грегори. — С критиками надо дружить. Правда, лапуля? — он ущипнул Элизабет за ягодицу и попытался приобнять, приблизив к ее лицу свой слюнявый рот.

Та вцепилась ему в волосы. Грегори взвыл, хватая ее за руки и тщетно пытаясь освободиться. Но тут же ее хватка ослабла. Она опустила руки и устало сказала: «Отвяжись, щенок, сил нет...»

Сен-Клер смотрел на нее издали и, кажется, понимал.

Он подошел к ней и шепнул на ухо:

— Дорогая, давайте сбежим отсюда.

— Я и без вас сбегу, — тем же заговорщическим шепотом ответила она. — Бегать лучше поодиночке. Это я недавно поняла.

Джонни открыл глаза. Серый туманный рассвет заглядывал в огромное окно, хотя никто его об этом не просил. Медленный мелкий снег опускался на мостовую. Элизабет, одетая, с сумочкой через плечо стояла у открытого платяного шкафа, уткнувшись в пальто Джона.

— Ты уходишь?

— Да.

Он знал, что уговоры бесполезны и на этот раз она действительно уходит. И все же сказал:

— Останься, Лиз.

Он проговорил это беспомощно, как ребенок. Глаза его были как никогда серьезны. Верно, спросонья он еще не успел нацепить свою обычную маску. Знакомая улыбочка никак не желала приклеиваться к его бледным губам.

— Нет.

— Ты мне нужна.

— Я знаю. Но иначе я буду сама себе не нужна.

— Лиз.

В голосе его звучала не прежняя властность, а безысходная усталость и безнадежная тоска.

Она молчала.

— Хорошо, — произнес он после паузы. — Я только хочу, чтобы ты знала. Я не маньяк и не садист. Не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне так.

Она смотрела в окно. Джонни сел на постели.

— У меня шесть братьев, — тихо сказал он. — Я самый младший. Мы жили в небольшом городке, рядом с Чикаго. Отец работал на сталелитейном заводе. Выматывался, как черт, приходил вечно грязный, злой. А мать — ну как это? — клерком была... нет... кассиршей, так это, кажется, называется... Так вот, у меня семья, — он закрыл глаза и снова лег на кровать, закинув руки за голову. Ответа не было.

— И вот, понимаешь, они уже не работают. На пенсии. Я им помогаю.

— Слишком поздно, — сказала Элизабет.

— Почему? — удивился он. — Моя помощь вполне своевременна. Теперь я и сам встал на ноги.

— Я не о том, — тихо произнесла Элизабет.

«Черт побери, — подумал он. — Слезу я из нее выжимаю, что ли?!»

— Ладно, — сказал он. — Ты будешь знать все. Представь чикагского подростка. — Он попытался усмехнуться. — Дитя улицы и все такое. Меня часто били. Толстый и... в общем, понятно. Однажды мне завязали глаза и поднесли ко рту ложку. В ложке был засохший кусок собачьего дерьма. Я не мог есть три дня. И тогда я сказал себе: я стану, как они! С двадцати лет — вообще безнадежный разгул. Легкие деньги. Свинство такое, что страшно вспомнить. Я должен был стать, как все, и круче всех. И стал грязнее всех. Хотя оставался толстым ребенком из Чикаго. У меня было много женщин. Молодых.

Он встал с дивана, остановился напротив Элизабет, заслоняя ей окно.

— Но я хочу, чтобы ты знала. Никогда раньше я подобного не испытывал. До тебя — ни с кем. Ты знаешь... все дело в том, что ты чувствуешь меня. У тебя ведь тоже что–то было... такое, да?

Она повернулась я медленно пошла к двери.

— Постой! — закричал он. — Слушай, помнишь, как мы познакомились? Ну, еще был цыпленок, да? Курица, несущая деревянные яйца? Признайся, у тебя в детстве была такая игрушка! Была ведь, да? Где она теперь?

— В чулане, — пробормотала Элизабет.

— А мне ее сломали! — крикнул Джонни. — Наступили ногой — и кррак! А мне ее было жалко, слышишь, я думал, ей больно! У нее же цыплята внутри! А они — крррак!

Она на секунду остановилась.

— Останься, — вдруг прошептал он умоляюще.

— Нет, — она покачала головой, полуобернувшись к нему. — Ты ведь никогда не успокоишься. Пока я не буду принадлежать тебе вся. Целиком. Я слишком долго ждала.

Она помедлила.

— Я, наверное, пришлю кого–нибудь за вещами.

Хлопнула дверь.

Джонни рухнул на диван, закрыл лицо руками, но тут же взял себя в руки, встал и начал медленно ходить по комнате.

Губы его искривила знакомая усмешка.

— Я люблю тебя, Элизабет, — сказал он хитро. — Я досчитаю до пятидесяти, и ты вернешься. Куда ты денешься. Раз…

Элизабет, плача, ничего не видя перед собой, шла по утренней улице, в толпе народа, спешащего на службу. Ее толкали, она не реагировала.

Джонни подошел к окну. Он не видел ее среди мелькания спин и плеч. Город приходил в себя после первой зимней ночи, сырой и туманной. Холодный серый свет. Снег повалил гуще, и сквозь хлопья уж точно было ничего не разглядеть. Облако, похожее на рыбу, наползало с Востока.

— Двадцать шесть... двадцать семь... двадцать восемь...

Элизабет, не оглядываясь, шла по улице. Слезы на ее лице смешивались с тающим снегом. Мальчишка на углу испуганно проводил ее взглядом.

— Сорок девять... Пятьдесят...

Сейчас! Сейчас!

Элизабет повернула за угол.

Впереди был длинный, поганый день. Впрочем, не такой уж и длинный. Зимой быстро темнеет.

Мы прощаемся с нашими киногероями.

В данном случае это честное слово — «наши». Хотя мы не читали романа Элизабет МакНил, по которому Ник Лайн снял свой знаменитый фильм. Нам неизвестно, сколь точно и обстоятельно режиссер обошелся с романом. Зато можем сказать с полной определенностью: от фильма в нашей книге осталось немного. Наш роман с ней протекал по той же схеме, что и роман Джонни с Элизабет. Мы не жалеем об этом.

Глядя с русского берега на несчастную Элизабет и противного Джонни, трудно было удержаться от соблазна сочинить такой эротический роман, который соответствовал бы нашим представлениям о «тамошней жизни». Что осталось от них, а что привнесено нами, — тайна.

К тому же фильм давал массу возможностей для импровизаций. Ведь все или почти все, что должно быть в привычном для российского читателя романе, оставалось за кадром. Мы не знали психологической подоплеки происходящего.