Даша Полукарова - Ниоткуда с любовью

- Слушай, Петь, давай я после обеда зайду в редакцию — подробно все обсудим. Ну там… спектакли, вопросы, аккредитацию…

Слово «аккредитация» спросонья выговорилось с трудом.

- Окей! Как скажешь, Спящая красавица! Ты главное — фестиваль не проспи!

Изобразив ироничный смех, Полина бросила телефон под подушку и приготовилась к блаженному сну еще хотя бы на пару часов. Но не прошло и минуты, как она подскочила на кровати, глаза широко распахнулись сами без малейших усилий.

- Штроц в городе, — повторила она шепотом. — И я буду брать у него интервью. — И совсем тихо: — В Драме.

Казалось бы, не было в этом обстоятельстве ничего не обычного, но Полина застонала и откинулась обратно на подушку. Пожалуй, проклинать стоит не Драм, а себя и детские безвозвратно ушедшие годы, но вся прелесть была как раз в том, что все они — и счастливые, и несчастные — были только ее, и именно сейчас ей предстояло за них расплачиваться. Причем — за все.

Сразу вспомнилось — свет ярко бил в глаза, сцена была слишком близко, совсем близко… Манила, притягивала, все они — от мала до велика мечтали выйти на нее хоть раз, почувствовать, ощутить это волнующее, леденящее кровь удовольствие, раскатывающееся по жилам, адреналин — приятные, чертовски приятные ощущения, которые постоянно подогревались полусказками-полулегендами, которые затем превращались в правду… В этих легендах они становились всемогущими.

…Полина уже поднялась, сделала себе кофе, который пила крайне редко и по большим «праздникам», а полузабытые видения все также проносились перед глазами.

«Только тот, кому есть, что сказать, имеет право выйти на сцену! С чего ты взял, что можешь сказать что-то важное? Откуда ты знаешь, что тебе есть что сказать всем этим людям? У них свои жизни, свои беды, проблемы, работа, дети, любовники и любовницы… Так неужели ты можешь им сообщить то, чего они не знают? А уж заставить их тебя слушать… Нет, я не верю»

Сомнения, постоянные сомнения — сейчас Полина улыбнулась, потому что вспомнила любимое слово того времени. «Только тот, кто умеет сомневаться в себе, в людях — во всем, обретет однажды подлинную уверенность в жизни и в своих словах. А к уверенным людям всегда прислушиваются…»

Да, определенно все изменил тот день, когда в город приехал известный столичный режиссер.

Высокий, поджарый, седые волосы, аккуратная седая борода, умные глаза прячутся за стеклами поблескивающих очков, руки сложены за спиной — типичная поза.

Весь спектакль, — а Штроц привез «Она в ожидании любви и смерти» по пьесе Радзинского — Полина сидела как на иголках, грызя ноготь на большом пальце левой руки (полузабытая вредная привычка). И хотя спектакль был потрясающим — так что даже временами она полностью погружалась в его атмосферу, забывая обо всем, — краешком сознания она все равно помнила о том, что после должно состояться интервью со Штроцем на глазах у его труппы. Не то, чтобы она боялась — просто у нее было странно неприятное предчувствие.

Гардеробщица, с которой она разговаривала во время антракта, поила ее чаем и все припоминала славные былые денечки Драмтеатра, который жил совсем другой жизнью, когда там работало больше режиссеров. Полина эти времена почти не помнила, но помнила ту атмосферу и вполне разделяла ностальгические настроения Анны Семеновны.

- Ну как вам спектакль, Поленька? — поинтересовался Игорь Борисович, возникая в свете расставленных вдоль сцены рамп, и не дожидаясь ответа, продолжая: — Прекрасно! И есть над чем подумать, правда?

- Да-да, — неуверенно откликнулась Полли, выдавливая улыбку. Спектакль закончился и теперь мимо нее шли, оживленно переговариваясь, зрители. Программки так и мелькали в воздухе, у сцены держался устойчивый запах цветов. Под ногами валялись случайно оторвавшиеся лепестки.

Штроц появился на пустой сцене и задумчиво прошелся туда-сюда, наблюдая, как разбираются и уносятся декорации.

- Каково, Альберт Александрович, а? — немного торжественно поинтересовался Игорь Борисыч, усаживаясь в первом ряду. Позади пристраивались его студенты. Это что-то новенькое. За их интервью что, и ее «любимые» актеры будут наблюдать?! Черт побери все на свете…

Полина нашла среди актеров Родиона и проследила за его взглядом, надеясь увидеть то, что хотела. Но он не смотрел на сцену. Он болтал с Мишкой Яковинцевым, который, будто почувствовав ее взгляд, повернулся и помахал ей рукой. Она улыбнулась ему.

— А сцена-то… она все та же… — неожиданно заметил Штроц и улыбнулся совершенно по-детски. И это тоже была привычная улыбка. Она придала Полли уверенности. Она подошла и встала рядом с Игорем Борисовичем.

— Альберт, хочу познакомить тебя с одной юной особой. Эта девушка хотела бы взять у тебя интервью для своей газеты.

- О, — очень резво Штроц спустился по ступенькам, приближаясь к тому месту, где сидели студенты и стояла Полина. — Да-да, мы же договаривались с вами по телефону.

- Не со мной, — поправила Полина. — С главным редактором.

- Ну да. Так точно. Но вот вы здесь, — Штроц остановился перед девушкой и любезно протянул руку. — Как вас зовут?

- Полина, — проговорила она немного разочарованно. Но вот Штроц всмотрелся внимательнее, пожимая своей сухой ладонью ее пальцы, и на лице промелькнуло узнавание.

— Полина? — медленно повторил он и ахнул. — Полина Орешина!

- Здравствуйте, Альберт Александрович! — Полина улыбнулась широко и впервые за долгое время искренне. От сердца ее отлегло. Но, впрочем, ничего еще не было закончено — не зря же позади сидели студенты Игоря Борисовича.

- Вы знакомы? — приятно удивился режиссер. Среди студентов прошел легкий ропот. Но через пару секунд волнение усилилось — не обращая ни на кого внимания, Полина и Штроц по-родственному расцеловались и обнялись.

- Поверить не могу, — проговорил Штроц. — Вы и здесь!

Актеры вокруг, пожалуй, тоже не могли поверить: всегда крайне сдержанный, можно даже сказать, тщательно дозировавший свои чувства, Штроц радовался как ребенок. Такое, конечно, случалось с ним — уж его актеры знали это, но так редко, что нужен был очень серьезный повод.

Альберт Александрович Штроц всегда был таким. В работе и в жизни. Большинство людей, знакомых с ним лишь поверхностно, видели в нем всегда умного, но скрытного, даже замкнутого человека. Люди, знающие его поближе, прекрасно осознавали, сколько эмоций и страстей таит в себе душа режиссера, но вряд ли могли бы похвастаться, что часто наблюдали их. Даже когда не удавалась какая-то сцена, или все шло наперекосяк, он редко повышал голос и срывался. Так же редко он показывал, что горд и доволен успешно проделанной работой. Он мог сказать пару скупых слов и улыбнуться своей коронной детской улыбкой, но почти сразу же прятал ее, словно испугавшись быть застигнутым врасплох.