Ирина Степановская - Коварство Золушки. Современные рассказы о любви (сборник)

– Это невкусная, – сказала она холодно. – У тебя есть настоящие?

– Нет, – сказал он, улыбнувшись. – Но я куплю тебе вкусных.

Облегчение затопило его – не осталось никаких других чувств – слава богу! Ему не надо привыкать к этому чужому ребенку – как не надо привыкать к Варе. Любить ее будет легко.

– Не забудешь? – Аглая строго смотрела снизу вверх. Взгляд был тоже – почти материн.

– Нет. – Яр, в свою очередь, стал очень серьезен. – Я никогда ничего не забываю. – И добавил: – Принчипесса.

Ему пришлось лепить с ней слона, пока Варя с мамой готовили ужин, и, хотя Яр не умел лепить и не умел общаться с детьми, он честно лепил и даже поддерживал с Аглаей подобие светской беседы про слонов и Африку. Глядя на ее сосредоточенную физиономию, он в очередной раз ловил себя на мысли, что если бы был мальчик, и копия Каравая, или даже не копия, а просто – к нему перешла хотя бы одна деталь из караваевского выразительного лица, он бы не смог… Окиянин уже с лаской смотрел на девочку – ему несложно будет убедить себя, что она не имеет к Караваю никакого отношения. Как говорила его мать в свое время: «Ты можешь умирать от любви к мужчине, «залетать», чтобы он был, наконец, рядом. Но! Когда рождается ребенок, понимаешь, что к мужчине он имеет отношение очень опосредованное. Это – твое».

«Будет и моим», – подумал вдруг Яр.

Он ушел, попив чаю – долго не затягивал. Яр знал, что Варина мать его немного опасается: его внешней холодности, его молчаливости, и даже нездоровой, по ее мнению, любви к ее дочери. Прощаясь с Варей в крохотной прихожей, он притянул ее к себе и поцеловал. Это был странный поцелуй: глаза Вари расширились от удивления, а губы уже отвечали, все сильнее, все глубже, пока Окиянин сам не отстранился и, выдохнув, не поцеловал ее еще раз, уже в щеку. И ушел.

На улице он попал в лужу – что и немудрено при уровне освещения и количестве луж. Но мокрые ботинки ничего не поменяли в этом дне. День был удивителен, удивителен, удивителен!

Яр позвонил Варе перед сном.

– Я люблю тебя, – сказал он, прощаясь.

– Как будто и не было этих семи лет, – тихо засмеялась Варя.

– Нет. – Яр тоже улыбнулся в темноте комнаты. – Раньше мы с тобой не целовались.

– Это да, – она помолчала. – Спокойной ночи, Оушен.

Следующий день прошел примерно так же. Только он уже целовал ее почти всегда, когда хотелось – а хотелось постоянно. Разворачивая к себе, после того как подавал пальто. Наклоняясь над ней, когда она заглядывала ему в глаза. Подлавливая ее губы сразу после того, как она пригубила из бокала. И еще он окружал ее чертовой кучей жестов, которые готовили ее к тому, что должно было произойти на третий день: проводил костяшками пальцев по позвоночнику вниз; клал ладонь сзади на шею, поднимаясь к затылку, перебирая мягкие волосы; касался нежной кожи на тыльной стороне тонкого запястья. Параллельно он рассказывал Варе о Европе, о том, как он открывал ее шаг за шагом, как научился жить в ней, без эмигрантских комплексов, но отказываясь с ней смешиваться. Положительно, второй день был еще лучше первого: он уже привык ко вкусу ее губ, знал их изнанку, гладкость десен, ребристость неба, и это знание делало его сильнее. Яр чувствовал, что он двигается в правильном направлении, струнные в душе перекликались уже с фанфарами. Варя же беспрестанно теперь смеялась, смотрела ему ласково в глаза, отвечала на поцелуи уже покрасневшим от окиянинского напора ртом, и они оба были постоянно чуть пьяные, возбужденные, мнущие руки друг друга и знающие, что принесет им третий день. После обязательного звонка на ночь он заснул как подкошенный: сказывались бесконечные прогулки, постоянный, как питерский ветер с залива, гул адреналина в ушах. Он устал от такого количества счастья и даже не видел снов.

На третий день они подошли к маленькой гостинице на канале Грибоедова и, не переглядываясь, не задавая друг другу вопросов, просто толкнули стеклянную дверь. Яр заранее выяснил, что там есть свободные номера, и быстро зарегистрировался. Комната оказалась без вида на воду, но чистой и достаточно просторной. Посередине гордо возвышалась кровать, и Варя смущенно обошла ее, чтобы пройти к окну. Внизу, во дворе-колодце было пусто, и темнота уже подбиралась к стенам – ах уж эти белые ночи в июне и дни почти без проблеска света в ноябре…

Варя ушла в ванную, где скоро зашумел душ, перекрывая все прочие звуки. За это время Яр успел постоять и бездумно посмотреть в глубину двора; проверить, закрыта ли дверь, вывесив табличку: «Не беспокоить!», снять с себя все, а потом опять надеть джинсы уже на голое тело… Ожидание переполняло его, руки, все тело казались тяжелыми, чужими. Яр понял, что боится, боится не оказаться на высоте. Той, на которую он без труда поднимался с нелюбимыми женщинами. Окиянин знал про себя, что он хороший любовник, поскольку эти самые женщины – хотя он им никогда ничего не обещал – возвращались к нему в постель всегда с удовольствием. Одержимый охотник за заветным Вариным сердцем, он насобирал за годы своей одинокой жизни ворох комплиментов себе на этот счет. Но не от Вари. Не от Вари.

Когда Варя, наконец, вошла в окутанную сумраком комнату, он лежал на спине, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Это Варя легла на него и застыла на некоторое время, проведя по ключицам волной влажных волос, приложила щеку к его груди: испуганные удары его исстрадавшегося сердца должны были оглушать. Потом она подтянулась выше, к самому уху и тихо сказала в него: «Оушен, я чего-то очень нервничаю». И доверительная интонация и само признание что-то сделали с Яровой нервозностью, он схватил ее в охапку, перевернулся с ней на живот и стал целовать ее так, как давно хотелось. И там. Он не мог оставить «на потом» изучение этого светящегося в темноте тела, вкус кожи, мягкость-шершавость-гладкость-влажность, запах… Он не мог остановиться, пока простыни не стали мокрыми от пота, пока он не услышал несколько раз незнакомый ему доселе (о, любимая!) стон-крик.

– Ты жива, любимая? – она лежала на его плече, и дыхание у нее еще было сбитым.

– Оушен, ох, Оушен, – Варя провела по его щеке рукой. – Чего же ты меня раньше-то не изнасиловал? А теперь тебе завтра уезжать.

Ах, да, вспомнил Яр. Трехдневный срок.

– Выходи за меня замуж, – сказал он спокойно, без сильно выраженной вопросительной интонации.

Варя привстала на локте и заглянула ему в глаза.

– Это несерьезно. – Она попыталась улыбнуться, но улыбка замерла на губах. В темноте голубые глаза Яра казались черными, а лицо застыло. Варя помолчала. – Я не понимаю, зачем тебе нужна мать-одиночка не первой свежести…

Они вместе засмеялись, но смех у Окиянина вышел невеселый. Он резко зажег лампу рядом с изголовьем. Ему захотелось броситься вниз в глубину двора-колодца. Будто почувствовав это, Варя взяла его голову в ладони, повернула к себе.