Александра Гейл - Журавль в ладонях

День, когда я поняла, что теперь остаюсь с мужем исключительно ради ребенка, не изгладится из моей памяти никогда. Катализатором послужил разговор о переезде в Москву и требовании Сергея все бросить, но реактивы смешивались в моем мозгу долго, еще несколько недель, на подсознательном уровне. И однажды смесь просто вспенилась и вырвалась наружу из пробирки пониманием обреченности.

Сергей пришел домой в хорошем настроении, я уже успела уложить ребенка спать и мыла оставшуюся от ужина посуду, как вдруг он подошел ко мне сзади, положил руки на талию и коснулся губами шеи. В этом не было ничего необычного, такое не было редкостью ни до трагедии, ни после, но внезапно мне так захотелось скинуть его руки, вывернуться из объятий и не позволять больше к себе прикасаться. Это чувство оказалось не подавить, не перетерпеть. Мы с мужем пережили много разного, но чувство гадливости оказалось в новинку.

Вода бестолково текла по рукам, губы Сергея чертили дорожки на коже, но я не шевелилась. Стояла жесткая и неподатливая, как деревяшка, явно смущая мужа, и пыталась себя перебороть. Не смогла. Вырвалась, вывернулась из объятий, отскочила подальше, так и не закрыв кран, а затем горько расплакалась. Тогда я поняла, что окончательно разлюбила мужчину, за которого вышла замуж. Я больше не хотела его ласк и объятий, я видела в нем только хорошего отца. Отныне были только сын и я и сын и Сергей. А нас с Новийским больше не существовало. У^ке не семья.

Когда я бросила взгляд на Сергея, он стоял посреди кухни, сжав зубы и кулаки. Ему не удалось стереть с лица выражение боли и обиды. И все было плохо.

Прошло не менее полугода пустых склок, прежде чем Сергей заявил о своем намерении попытать счастья в правительстве Москвы в открытую. Не в прессе, но в кругу друзей-политиков. Причем узнала я об этом походя, на фуршете, и семью сотряс ужасный скандал.

— Ты вообще собирался мне сказать? — орала я, забыв обо всем. К счастью, Алексей был предусмотрительно оставлен у моей мамы. — Или мое мнение не учитывается? Так к чему ты все это время вынуждал меня тратить нервы и делал вид, что я еще что-то значу?!

— Я говорил гипотетически, но ведь не объяснишь, как вышло, что я отказываюсь от шанса, выпадающего единицам! Единицам, Ульяна! Я ждал его всегда. И у меня нет двадцати лет, чтобы стать таким же близким и родным тебе, как Илона. Ни единого шанса убедить тебя, что я важен не меньше. — И он тоже сорвался. Совсем.

— А тебе это нужно? Ты поставил мне ультиматум, в самой что ни на есть прямой форме! Сергей, я уже не жду, что ты начнёшь считаться с моими желаниями, но вынуждать меня переехать?!

— Выбора нет. Мы не сохраним семью на расстоянии, мы сейчас едва справляемся, — озвучил он то, что было на уме у обоих. — Ты даже прикасаться к себе не разрешаешь. — А это уже с болью.

Мы притворялись прекрасно. Для других, для сына. Даже самые близкие мои люди не догадывались, насколько все вышло из-под контроля. Наверное, в мире миллионы семей, которые точно так же не могут примириться с недостатками друг друга и терпят, терпят, терпят. Мы тоже терпели, срывались, жалили, и снова терпели. Ради ребенка и ради прекрасного прошлого. Но уж точно не ради будущего. Мое тело отвергало примирение на всех уровнях, и только Новийский еще не потерял надежду, что это поправится.

— Так оставайся. Если я уеду с тобой, бросив Лону, ко всем тем людям, что ее уничтожили, я перестану себя уважать.

— Уля, у нас же сын, — привел главный аргумент Сергей.

О да, этот свет в карих глазах Алексея был тем, ради чего можно пожертвовать очень многим, но прошла бы пара лет, и он бы понял, насколько неправильна его семья. Сколько бы прошло времени, прежде чем Новийский нашел себе женщину на стороне? И что сильнее ранит ребенка: развод или запоздалое понимание о том, что всю сознательную жизнь родители врали ему о своих взаимоотношениях? Скандалы нельзя запереть между десятью и двенадцать часами вечера, они прорываются при дневном свете бесконечными придирками. Да и возраст не щадит. То, что есть в тебе двадцать, в сорок лишь усилится. В Сергее, увы, это было стремление принижать мои ценности ради своих, а во мне — нетерпимость к несправедливостям, на которые он готов закрыть глаза. Мы бы не сумели это перебороть.

— А тебе с твоей блестящей карьерой будет дело до сына? Новый город — это масса сил и времени на новые знакомства. Учитывая твой круг общения, потребуется полная отдача. Я же буду сидеть в полном одиночестве с ребенком на руках. Здесь хоть есть кого попросить присмотреть за Алексеем, чтобы было время на журналистку. Там не будет ничего подобного. А я лучше сдохну, чем позволю своему ребенку чувствовать себя брошенным и нелюбимым среди нянек или в интернате для отпрысков наплевавших на них богатеев. Значит, ты просишь меня навсегда отказаться от всего моего ради всего твоего!

— Я — твое, я! — взвыл Сергей. — И Алексей не твой ребенок, а наш. Ты хоть иногда об этом вспоминаешь? Я тоже никогда его не брошу, ни в интернате, ни вообще. Мы сможем и справимся.

— Нет, мой ненаглядный, справишься только ты. Все, кто не считается с окружающими, может больше. За чужой счет. Например, за мой.

Повисло страшное молчание, нарушаемое лишь частым дыханием разгоряченных спором супругов. Сергей смотрел на меня будто впервые, и то, что я видела в его глазах, медленно убивало что-то внутри меня.

— Значит, так ты обо мне думаешь, — прохрипел он спустя минуту. — Вот в чем все дело. Так ответь честно, любимая, изменится ли это когда-нибудь? Можно ли вообще это изменить и все вернуть? Столько сил и слов положено на попытки достучаться до прежней тебя и наших старых чувств, но не в этом дело, не так ли? Просто я стал для тебя врагом. Тем, кто обижает маленьких и слабых ради процветания сильных. Я тот, с кем ты борешься в своем блоге и в каждой статье, верно?

Даже мне было не выразить мысль лучше. Сергей стал для меня адвокатом дьявола, преступил черту, и прощения ему не существовало. Он задал самый правильный вопрос из всех: кем я стал и можно ли это исправить? Кто я для тебя теперь? И я совершенно точно знала на него ответ. Мой муж — человек, с которым я делила кров и постель, но которому не доверила бы ничего, что не представляло для него выгоды.

Ответа не последовало, но по моим щекам заструились слезы.

— Когда речь идёт о человеке с таким обостренным чувством справедливости, как ты, нет ничего страшнее утраты веры в человечность. Я надеялся, что моей и любви к вам с сыном окажется достаточно, но тебе этого мало. Ты хочешь, чтобы я поступал правильно по отношению ко всему миру. Как ни смешно, я не плохой человек. Не жесток и не равнодушен. Просто я не герой. А тебе нужно именно это.