Оксана Сергеева - Мажарин [калибрятина]

хлынула.

– Давай-давай, деточка, успокаивайся. А то Серёжа скажет: довела кочережка старая до слез.

– Да прям. Не скажет, – улыбнулась Марина и прокашлялась. Голос осип, словно простыла, а

на душе стало так просто и тепло, словами не

высказать. – Спасибо…

Можно было и не краситься…

Пока Марина умывалась, Мажарин вернулся и, встав в дверях ванной, внимательно

посмотрел на Стэльмах.

– Чего встал? – одернула его бабушка. – Иди за стол.

Мажарин то ли возразить хотел, то ли спросить что-то.

– Иди, – настойчиво сказала баба Шура. – Не лезь. Может, нам о своем, о женском

поговорить надо было. Иди-иди, а то все остыло уже, – ворчала,

подталкивая внука в сторону гостиной.

Сергей не стал спорить, сокрушенно вздохнул и уселся за стол. Ничего не стал у Марины

спрашивать и ничего не стал говорить. Она через минуту

присоединилась к нему. Глаза блестели, но не от слез. Лицо, хоть и заплаканное, но другое.

Изменилось что-то в нем. Светлее оно стало, будто

солнце лучами обласкало.

– Так, Серёжа, налей нам с Мариной чего-нибудь.

– Тебе же нельзя.

– Иногда можно, – сказала баба Шура, и Марина улыбнулась ее строгой решительности. – Ну

не это же! – пожурила, когда он потянулся к вину. –

Там у меня в шкафчике стоит хороший.

– Понял. – Сергей поднялся, пошел на кухню и вернулся с коньяком.

***

– Блин, Мажарин, я, кажется, напилась. Я снова плохая девочка.

– Не кажется, а напилась. С трех стопок коньяка уехала, мажорка моя упоротая, – засмеялся

Серёжка и теснее прижал Маринку к себе.

– Не уехала, а улетела, – хихикнула Стэльмах, пылко отвечая на объятия любимого.

Время, наверное, около трех ночи. Они сидели на лавочке в парке у дома Мажарина. Вернее,

Сергей – на лавке, а Маринка на нем, уткнувшись

носом в шею. Не настолько она была пьяна, как сказала, другое ее охватило чувство:

слабость, какую рождает только душевное спокойствие.

Ночь душная и пряная, как перед дождем. Но ничего не чувствовалось. Ни ночных ароматов,

ни духоты – только тепло мажаринского тела, его

сильные крепкие руки на спине, горячие губы и виска. И ничего Марина не слышала, кроме

шепота родного голоса.

Давно не курила, но представила, что ощутила, если бы сейчас втянула в себя дым.

Понравилось бы? Может быть.

– Серёженька, прости меня за сегодняшнюю истерику, – прошептала и, хотя чувствовала

себя растекшимся желе, собрала все силы и крепко

стиснула его плечи, – я не специально.

Сергей усмехнулся:

– Я знаю, ты по привычке.

– Мажарин, я больше тебя никуда не отпущу, никогда! Нам нельзя отдельно, вот точно!

После расставания с ним жила пусто, словно из нее душу вынули, а сейчас Мажарин

вернулся, и душа на месте.

– Я люблю тебя. Люблю, – сказал он и чуть встряхнул ее, словно разбудить пытался. Как

будто боялся, что она его не услышала.

Марина слышала, но от его слов тугой ком к горлу подкатил, что ответить сразу не смогла.

– Мажарин, – начала, продышавшись и обхватив ладонями его лицо, – ты моя жизнь. Вся

моя жизнь. Мне кажется, у меня ничего и никого, кроме

тебя нет. Нет, не кажется, это так и есть. Ты всё для меня. Мое спасение, моя погибель, мое

наказание, мой смысл жизни. Стоит ли мне говорить в

ответ всего три банальных слова? Могут ли они вместить все это?

Страшно представить, какой была бы ее жизнь без Мажарина. Какая бы она сама была без

этой всепоглощающей любви к нему? И без его любви.

Наверное, ее самой, Маринки Стэльмах, уже на свете давно бы не было.

– Могут, – уверенно сказал он и потребовал: – Скажи. Я хочу их слышать. Мне этого тогда

не хватало… не хватило… Скажи сейчас. Я хочу знать.

Хочу слышать их.

– Я люблю тебя, – коснулась его губ своими губами.

– Кайф.

– Люблю, люблю.

– Кайф, кайф, – шептал он, целуя ее.

– Люблю, люблю, люблю. Очень люблю. Тебя одного люблю. Как фамилию твою услышала

от Нинки, меня сразу принакрыло, – засмеялась.

— А я ненавижу твою фамилию, терпеть ее не могу, она меня с самого начала бесила. Давай

поменяем?

— Если только на Мажарину, — осторожно сказала Марина.

— Только на Мажарину.

— Тогда давай поменяем. Мажарин – моя любовь. Теперь я тоже Мажарина.

Полночи просидели на этой лавочке – не могли друг от друга оторваться. От лавочки – тоже.

Признавались в любви, в чувствах. Разговаривали.

Марине казалось, что они с Мажариным сбежавшие из дома подростки, которые,

вырвавшись на свободу, добрались до тайного места, где их никто

не сможет найти. С наступлением утра, вероятно, это волшебное ощущение рассеется, но

пока в каждой тени виделось что-то мистическое, в

каждом звуке слышалось что-то особенное. И это «что-то» заставляло сердце биться чаще, а

душу трепетать от странного предвкушения.

Семь лет назад у Маринки так и было. От своей убогой грязной реальности она сбегала к

Мажарину – в свой придуманный рай. Сначала на час-

два. У нее появилось свое тайное место. Там она чувствовала себя любимой, желанной. Там

она тонула в душных мажаринских объятиях. Там она

временно меняла свою горечь на приторное удовольствие.

Чувства были настоящие – любила она Серёжу, – а рай придуманный. Попытка попробовать

счастье на вкус чуть не сгубила обоих. Потому что за

тонкими границами придуманного рая ждал Харин.

Об абсолютно безоблачном небе над головой Марина теперь уже и не мечтала, но, может

быть, именно сегодняшний день станет новой точкой

отсчета, станет тем моментом, когда напряжение пойдет на убыль, и они с Мажариным снова

вернут свой «рай».

Вернувшись домой, они занимались любовью, потом вместе мылись в душе. Все по

привычному и приятному сценарию. Стэльмах окончательно

опьянела – от впечатлений, от нахлынувших эмоций. От невероятного душевного

облегчения, которое принесла встреча с бабой Шурой.

– Серёжа, только давай обручальные кольца будут без бриллиантов, – забираясь в постель,

попросила она.

После теплого душа студеный воздух, идущий из распахнутого окна, подернул кожу

мурашками. Но закрывать окно не стала. Холода не боялась.

Почему-то все привыкли ассоциировать холод непременно с одиночеством, но это не всегда

так. Холод сближает. Заставляет жаться друг к другу в

поисках тепла.

На свои слова она услышала сначала раскатистый смех из ванной, потом почувствовала

прохладные руки на своем голом теле, горячие губы – на

спине. Сергей улегся рядом. Марина, повернувшись на бок, прижалась к его крепкому телу –

вдохнула тепло, и в прохладе комнаты оно ощутилось

еще острое.

– Почему? – усмехнулся он. – Помнится, ты была к ним весьма неравнодушна.