Оксана Сергеева - Мажарин [калибрятина]

– Нет, другая. Но тоже Олеся. Та была лебедь белая, а эта сорока.

– Почему?

– Трещит без умолку. Болтливая. Заводная.

– Повезло Витьке.

– И правда повезло. Она у него хорошая. Для жизни.

– Вот вы какие мужики! Гулять так с одними, а жениться – на других! – шутливо

возмутилась Маринка.

Мажарин посмеялся и замолчал, но после минутных раздумий решил-таки высказать свою

мысль:

– Это ужин в ресторане легко разделить… а вот заботы и проблемы делить – это уже другой

разговор. В жизни же не всегда все вкусно и сладко. И

настроение бывает хреновое, и на работе косяки, и еще много всего.

– Это точно, – задумчиво согласилась Марина. Ей ли не знать про всякие жизненные

проблемы.

Легко любить, когда все красиво. Легко любить человека в ресторане, за вкусным ужином. В

дороге, на шикарной машине. В постели, на шелковых

простынях. Но любить человека без обертки… Любить его сомнения, его боль, его

неуверенность. Любить его недостатки. Любить грубость,

злость, любить надоедливых друзей и злых начальников.

– А Нина?

– Нина за Арсюшу вышла.

– За того самого?

– За того самого. Они в Сочи уехали.

– Нинка всегда мечтала жить у моря.

– Вот и живет у моря. Кстати, Витька говорил, они собираются приехать. Точно не знаю

когда. Хочешь с ними увидеться?

– Да. Хочу. Я очень хочу всех увидеть, – произнеся это, Марина сама удивилась той простой

мысли, что сразу пришла на ум.

Вспышкой зажглось вдруг понимание: их с Мажариным прошлое – не только общая боль,

которая до сих пор мешала им свободно дышать, но это

еще и радость.

Была же радость, была!

Пусть совсем ненадолго, но ее жизнь стала настоящей, наполненной. Веселье, смех, шутки.

Общие друзья. Нужно вспомнить и вернуть все это.

Марина еще долго расспрашивала о Савине. Мажарин, посмеиваясь, рассказывал.

– С Витькой встретимся обязательно, но только позже. После Питера.

– После Питера? – тревожно переспросила.

– Ты же обещала поехать со мной в Питер к родственникам, а обещание надо выполнять.

Неважно, что давала ты его много лет назад.

– Угу, надо… – растерянно вздохнула Стэльмах, чувствуя, как что-то в груди туго сжалось.

– Сначала в Питер, а потом в Хельсинки. Как хотели, будем пить финскую водку и

закусывать норвежской селедкой.

– Когда?

– Завтра.

– Завтра? Мажарин, завтра? Уже почти утро, а ты только сейчас мне говоришь, что мы

завтра, уже сегодня, едем в Питер?

– Я только что это придумал, поэтому только сейчас и говорю.

– Надо же собраться!

– Соберешься.

– А если я не успею?

– Успеешь.

– У меня загранпаспорта нет. Он просрочен. Я не меняла. Давно никуда не ездила.

– Значит, в Питере у нас будет конечная остановка.

– Я летать боюсь.

– Значит, не полетим. Проснемся, соберемся и возьмем билеты на ближайший «Сапсан».

– Серёжа, только надо предупредить! Слышишь? Давай без сюрпризов.

– Завтра Лёшке позвоню, что вечером приедем.

– Лёшка?

– Брат двоюродный.

– А мы к нему?

– Ко всем. Он вместе с родителями живет, у них большой дом.

Марина обрадовалась, засыпала его вопросами о тете и дяде: как зовут, что любят, чем

увлекаются. Подумала, что надо успеть купить всем

подарки. Обязательно нужны подарки, нельзя ехать с пустыми руками.

Разволновавшись от предстоящей встречи, Стэльмах долго не могла уснуть. Волнение

переросло в тревогу, и эта тревога погрузила ее в какое-то

ледяное отчаяние. Не летать она боялась. Боялась Марина перемен. Они однажды уже

собирались уехать. Вот так же планировали. Она думала, что

получится. Так хотела, чтобы получилось, так молила Бога, чтобы удалось. Но им не

удалось, и настал самый страшный день в ее жизни. Таких до

этого и потом было много, но этот – самый жуткий. Когда их с Мажариным буквально

разорвали на куски. И тела, и души – в клочья. Харина и

Егора давно не было в живых, но после него осталась привычка бояться. Она еще не

разучилась этому, она еще не отвыкла боли. За семь лет боль

крепко въелась в нее. Вросла сгустками метастаз.

Невозможно не думать, не вспоминать, не вздрагивать от каждой мысли о том дне.

Невозможно не оглядываться, получив столько ударов в спину – эти воспоминания в нее

вбили ринговкой. Они с ней до сих пор – уродливыми

рубцами.

Снова весь день перед глазами, будто это случилось только вчера. Снова все до

мелочей. Харин с ринговкой. Свинцовая от боли голова.

Агонизирующее от ударов тело. Даже привкус алкоголя во рту. Не того, что с бабушкой

Мажарина за ужином пила. В носу встал запах крепкого

неразбавленного виски, который семь лет назад Веня ей вливал в рот перед тем, как

выпороть. Перекошенное испугом лицо брата. В глазах немой

ужас. Поздно...

Они снова собираются уехать. А вдруг у них снова не получится. Вдруг все снова оборвется.

Марина не хотела ничего менять, не хотела никуда

ехать. Она боялась перемен, боялась двинуться с места.

Мажарин теперь у нее, с ней. Он вернулся, и пусть все останется как есть.

Рядом-рядом, близко-близко…

***

Ранним утром Сергей, как обычно, ушел на пробежку. Марина сварила его любмую

кукурузную кашу и начала собираться в поездку. Спала она

плохо. Чутко и нервно. Толком и не спала, прокручивая в уме воспоминания о прошлом.

Надо бы думать о будущем, но о нем она не привыкла

думать – мечтатели не выживают.

О чем люди мечтают? Наверное, об уютном доме, о любимой работе, о

крепкой семье и детях. К работе Марина относилась спокойно.

Ответственно и четко выполняла свои обязанности и не думала о карьерном

росте. Чтобы сделать карьеру, надо обладать определенными

внутренними качествами: коммуникабельностью, общительностью, стрессоустойчивостью, а

она так и осталась замкнутой и необщительной. Она

по-прежнему избегала людей и лишнего к себе внимания. Уютный дом? Он у нее был.

Уютный, скромный, очень тихий мирок, в котором чужакам

не место. Он маленький, рассчитанный только на одного человека. Но Мажарин, если стены

подвинуть не сумеет, крышу снесет обязательно.

Семья и дети? Без Мажарина были под запретом.

Все эти семь лет ей снился один и тот же сон. Вот она снова приезжает домой к Егору, идет

по подъездной дорожке. То идет, то бежит. Поднимается

на крыльцо, дергает на себя дверь… в голове все та же мысль: «Только бы вырваться...». Но

она опять в ловушке. Холл, лестница на второй этаж, ее

комната. Повторяется все. И холод в груди, и крик собственный. Кричать не получается.

Этот немой крик рвет ей внутренности. Она напрягает

горло, связки, собирает все силы, все до последней капли, для одного единственного слова –