Кэти МакГэрри - А тебе слабо?

Неужели она права? Неужели я бросил Марка?

Я влетаю в супермаркет, пробираюсь через него и бегу в «Последнюю остановку», стараясь держаться подальше от компаний скейтбордистов. Я боюсь за деньги Эхо, которые жгут задний карман моих джинсов. В этих местах карманники встречаются гораздо чаще, чем выпускники средних школ.

При виде меня Дэнни с размаху хлопает ладонью по стойке.

– Иди отсюда, детка.

Биллиардные шары стукаются друг о друга, какой-то тип в джинсах и кожаной жилетке играет сам с собой. Двое мужчин постарше, оба в синих рабочих комбинезонах, потягивают пиво за стойкой. Остатки надежды, которую я лелеяла по дороге из Гровтона, покидают меня, когда я вижу белокурое несчастье за угловым столиком. Стараясь держаться уверенно, я подхожу к стойке.

– Не знаю, сколько тебе платит Исайя, но я заплачу вдвое, чтобы ты держал язык за зубами.

Дэнни мрачно хмыкает.

– Он предложил мне то же самое насчёт тебя. Так что иди и играй со своим парнем, и держись подальше от моего бара.

– Исайя – не мой парень!

С мерзкой, самодовольной улыбочкой Дэнни вытаскивает из раковины мокрый стакан и начинает натирать его полотенцем.

– А ему ты об этом сказала?

Не дождавшись ответа, Дэнни кивает на мою маму.

– Она сегодня в горе. Вчера ночью копы арестовали Трента за вождение в пьяном виде и эвакуировали её машину. Так что забери её отсюда и посиди с ней немного.

Чёрт, чёрт, чёрт. Исайя выбыл из игры, значит, мне нужна машина, а мамино ржавое дерьмо – наш единственный пропуск из Луисвилла. Но есть и хорошие новости: сегодня мне не придётся беспокоиться о том, что Трент нас прикончит.

– В следующий раз, когда ты заявишься в мой бар, я позвоню Исайе и попрошу выставить тебя вон, – говорит Дэнни, – даже если она будет вся в пьяных соплях.

Мама сидит, уронив голову на руки, перед наполовину пустой бутылкой текилы. Она похудела. Эмоции захлёстывают меня с такой силой, что голова кружится. Это жалкое, несчастное создание – моя мама, а я опять её подвела.

– Идём, мам.

Она не шевелится. Я убираю волосы с её лица. Несколько прядей остаются у меня в руках, падают на пол. Господи, она вообще что-нибудь ест? Вся левая сторона её лица покрыта жуткими желтовато-бурыми пятнами. На правом запястье у неё чёрная повязка. Я осторожно тормошу её.

– Мама, это Элизабет.

Её веки вздрагивают, приподнимаются, пустые голубые глаза смотрят куда-то вглубь.

– Детка!

– Это я. Идём домой.

Мама протягивает руку, как будто я призрак. Она вяло дотрагивается кончиками пальцев до моей ноги, потом рука бессильно падает.

– Ты мне снишься?

– Когда ты последний раз ела?

Она разглядывает меня, не поднимая головы.

– Ты всегда покупала мне еду и готовила, правда же? Бутерброд с ветчиной, сыром и горчицей, всё сложено в холодильнике. Правда же? Ты всегда так делала.

Внутри у меня всё вянет, как цветок без воды. О чём она думает? Кто, она думает, должен о ней заботиться? Я закрываю глаза, думаю, как быть дальше. Жизнь со Скоттом меня изнежила. Мне нужно поскорее вернуться в реальный мир – ради себя и ради мамы.

– Идём.

Я обхватываю её под лопатки, рывком приподнимаю.

– Ну же. Вставай. Я не могу тащить тебя до дома.

– Терпеть не могу, когда ты орёшь, Элизабет!

– Я не ору.

Но я буду стервой. С мамой, чтобы она слушалась, надо говорить строго, как с ребёнком. К сожалению, она, как ребёнок же, с готовностью слушается дрянных людей.

– Нет, орёшь, – бормочет она. – Ты всё время злишься.

Я поддерживаю её, но она всё равно раскачивается из стороны в сторону. Дверь чёрного хода заперта. Чёрт. Значит, мне придётся тащить её через весь бар к выходу. Даже крошечные шажки даются маме с огромным трудом, и я с ужасом прикидываю, сколько времени нам понадобится, чтобы добраться домой. А мне нужно столько всего успеть до встречи с Райаном: сбегать в магазин, выяснить, как выкупить машину со штрафной стоянки, назначить день побега.

Когда мы выходим на свет, мама спотыкается. Она пытается прикрыть глаза рукой, но это простое движение так сильно нарушает её и без того шаткое равновесие, что мне приходится обеими руками удерживать её в вертикальном положении. Она права. Я всегда злюсь, потому что внутри меня кипит настоящий вулкан.

– Что ещё ты принимаешь?

– Ничего! – слишком быстро отвечает она.

Правильно. Ничего.

– Бутылка текилы была наполовину полна. С каких это пор ты стала выступать в лёгком весе?

Она молчит, и я отстаю от неё. Есть вещи, о которых лучше не знать. Я тащу маму по тротуару, время от времени она приподнимает ноги, чтобы помочь мне. Компания парней, с которыми я вместе училась в школе, с гиканьем пролетает мимо нас на скейтбордах. Двое свистят мне и спрашивают, надолго ли я вернулась. Третий…

Он спрыгивает со скейта и достаёт из кармана десятидолларовую купюру.

– Опять поиздержалась, Скай? Отсоси мне прямо сейчас, а?

Стыд обжигает моё лицо, но я заставляю себя выпрямиться во весь рост и потащить маму дальше.

– Пошёл в задницу.

– Я тоже по тебе скучал, Бет, но без тебя с твоей мамой стало гораздо веселее.

Он вспрыгивает на свой скейт и уезжает. Да, жизнь со Скоттом сделала меня слишком нежной, каждый такой случай воспринимается теперь в миллион раз больнее. Зачем Скотт влез в мою жизнь? Почему он не оставит меня в покое?

– Мы переедем во Флориду. (Мы медленно тащимся по тротуару.) Там белые-белые песчаные пляжи. Всегда тепло. Волны с плеском накатывают на берег. (Моя мама не шлюха. Нет. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это была неправда.) Там мы поставим тебя на ноги, мы найдём работу…

– Работу? Какую же?

– Будем где-нибудь работать. (Официально я всё ещё буду находиться под опекой Скотта, поэтому нам придётся быть очень осторожными.) Мы уедем к океану. Назначь дату, и мы сбежим.

– Сначала нужно вытащить из тюрьмы Трента, – шепчет мама. – И выкупить машину.

– В гробу я видала твоего Трента. Пускай там и подохнет.

– Нет, я не могу!

Мама хватает меня за волосы, чтобы не упасть, и мне хочется заорать от боли. Но я только закусываю губу. Кричать нельзя: на нас будут смотреть.

Мы добираемся до конца тротуара. Мама не замечает бордюр, заваливается вперёд и падает на мостовую.

– Вставай, мама!

Мне хочется сесть на землю и разрыдаться, но я не могу. Только не сейчас, когда на нас смотрят. Только не при маме.

– Вставай!

– Я её возьму.

При звуке этого низкого, спокойного голоса у меня замирает сердце и останавливается дыхание. Исайя с лёгкостью поднимает мою мать на руки. Потом, не дожидаясь меня, несёт её к дому.

Исайя.

Я хлопаю глазами.

Мой лучший друг.

Моё сердце делает два удара – один больней другого.