Кэти МакГэрри - А тебе слабо?

Мама отключается на руках у Исайи. Когда мы доходим до входной двери, я снимаю с её шеи ключи на верёвочке, которые я носила как ожерелье всю начальную школу.

Перехватив взгляд Исайи, я поспешно отворачиваюсь, чтобы не видеть боль в его глазах. На нём форменная куртка автосервиса, в котором он работает. Синяя ткань покрыта пятнами грязи и машинного масла. На протяжении всех этих трёх недель Исайя каждый день звонил и писал мне, но я не отвечала. Я подавляю чувство вины. Это он меня предал, а я ни в чём перед ним не виновата, поэтому не буду реагировать и сейчас.

Когда я открываю дверь, на меня обрушивается ужасный тухлый запах. От страха у меня подгибаются ноги. Я не хочу ничего знать. Не хочу, и всё. Мы уедем во Флориду. Мы сбежим отсюда.

Исайя входит следом за мной и матерится. Не знаю, на что: вонь, разгром, мусор. Здесь ничего не изменилось с прошлого раза, только пустой холодильник стоит нараспашку.

– Ты забыла заплатить уборщице? – спрашивает Исайя.

Я криво улыбаюсь его шутке. Он знает, как я ненавижу, когда чужие люди видят мамино жильё.

– Уборщица берёт только наличными, а мама требует всюду расплачиваться картой, чтобы накапливать премиальные мили для будущих авиаперелётов.

Перешагивая через мусор и обломки мебели, я веду Исайю в мамину спальню. Здесь он бережно опускает её на кровать. Исайя уже не в первый раз помогает мне с мамой. Когда нам было по четырнадцать, он помогал мне вытаскивать её из бара. Исайе не привыкать к трещинам на стенах, заплёванному зелёному ковру и приклеенной к разбитому зеркалу фотографии, на которой мы с мамой сняты вместе.

– Подожди чуть-чуть, – прошу я. – Потом я схожу в магазин.

Он мрачно кивает.

– Подожду в гостиной.

Я снимаю с мамы обувь, сажусь на кровать рядом с ней.

– Мама, проснись. Расскажи, что у тебя с рукой.

Как будто и так не знаю.

Она приоткрывает глаза и сворачивается клубочком.

– Мы с Трентом поссорились. Он не хотел, это случайно получилось.

Ну конечно. Как обычно.

– Чем быстрее мы отсюда выберемся, тем лучше.

– Он меня любит.

– Нет, не любит.

– Нет, любит! Вы с ним просто плохо друг друга знаете.

– Спасибо, мне достаточно.

Например, я знаю, как бывает больно от кольца на его пальце, когда он бьёт меня по лицу.

– Ты уедешь со мной, правда? Иначе я не смогу заботиться о тебе.

Я хочу, чтобы она как можно скорее ответила «да». Но она молчит, и каждая секунда её молчания причиняет такую боль, будто кто-то наматывает мои кишки на руку. Наконец она открывает рот.

– Ты не понимаешь, детка. Ты бродяга.

А ты пьяна в дым.

– Ты уедешь со мной?

– Да, детка, – лепечет она. – Поеду с тобой.

– Сколько нужно денег, чтобы забрать машину со штрафстоянки?

– Мне нужно пять сотен, чтобы вытащить Трента из тюрьмы.

Пусть твой Трент сдохнет в тюрьме.

– Мама, машина. Сколько стоит забрать машину? Я не могу постоянно приезжать в Луисвилл, поэтому не смогу заботиться о тебе, если мы не уедем отсюда.

Она пожимает плечами.

– Пару сотен.

Она закрывает глаза и затягивает старую песню, которую дедушка всегда пел, надираясь до беспамятства. Я тру лоб. Нам нужна эта грёбаная машина, а мне нужен грёбаный план. Если бы не Исайя, мы с мамой сбежали бы несколько недель назад. Окно возможностей быстро закрывается, я не знаю, как долго мама сможет прожить одна.

Я вытаскиваю пачку денег, полученных от Эхо, кладу половину на тумбочку. Мама прекращает петь и смотрит на деньги.

– Выслушай меня, мама. Ты должна прийти в себя и забрать машину. Ещё я прошу тебя заплатить за телефон. Мы скоро уезжаем. Ты меня понимаешь?

Мама тупо смотрит на деньги.

– Это Скотт тебе дал?

– Мама! – ору я. Она вздрагивает. – Повтори, что ты должна сделать.

Мама вытаскивает из-под подушки моего старого плюшевого мишку.

– Смотри! Я сплю с ним, когда скучаю по тебе.

С этим мишкой я спала до тринадцати лет. Это единственная вещь, подаренная мне отцом. То, что мама её сохранила, рвёт мне сердце. Теперь я не могу сосредоточиться. Не могу собраться. Но мне нужно, чтобы мама запомнила, что она должна сделать. От этого зависит её жизнь.

– Повтори, что я сказала.

– Забрать машину. Заплатить за телефон.

Я встаю, но мама хватает меня за руку.

– Не уходи! Не бросай меня одну! Я не хочу быть одна.

Её просьба лишь усиливает моё чувство вины. У каждого из нас есть свои страхи. Призраки, которые живут в самых тёмных уголках нашего сознания и безжалостно терзают нас. Они есть у мамы. А чего больше всего боюсь я? Расстаться с ней.

– Надо купить тебе еды. Приготовлю сэндвичи и оставлю в холодильнике.

– Не уходи, – хнычет она. – Посиди, пока я не усну.

Сколько ночей в детстве я вот так же умоляла её посидеть со мной? Я ложусь на кровать рядом с мамой, глажу её по волосам и запеваю песню с того слова, на котором она остановилась. Это её любимая песня. Про птиц, свободу и перемены.

Я разрезаю последний сэндвич пополам и убираю полную тарелку в холодильник вместе с остатками сыра и ветчины, которые Исайя купил, пока я баюкала маму. Исайя убирает в шкаф коробки с крекерами и хлопьями. Он купил маме такую еду, которую не нужно готовить.

– Ну что, достаточно меня наказала? – спрашивает он.

Цепи, днём и ночью тянущие меня к земле, становятся ещё тяжелее.

– А если нет? Ты снова закинешь меня на плечо и унесёшь отсюда?

– Нет, – отвечает он. – Все знают, что Трент в тюряге. Самое плохое, что может случиться с тобой здесь… – он выразительно смотрит на запертую дверь моей бывшей спальни. – Возможно, мне стоит забросить тебя на плечо, Бет. Здесь тебя не ждёт ничего хорошего.

– Знаю.

Именно поэтому я хочу сбежать отсюда… с мамой. И всё-таки мне немного любопытно, что Исайя знает то, чего не знаю я. Конечно, я могу хоть сейчас открыть дверь и увидеть всё своими глазами, но… нет. Я прогоняю эту мысль. Не хочу ничего знать. Совсем не хочу.

– Тебе на работу надо, – говорю я.

Исайя уже успел переодеться в свои любимые чёрные джинсы и футболку, а значит, решил остаться. Я не хочу, чтобы из-за меня он потерял любимую работу. Гараж, в котором он трудится, находится прямо напротив супермаркета, вот почему он так быстро примчался.

– Я освободился ещё час назад. Просто оставался после работы. Всё возился с новеньким «мустангом», который кто-то оставил у нас. Ласточка, а не машина! Тебе бы она точно понравилась.

Я скучала по этому. По ежедневным рассказам Исайи о том, как прошёл его день, по увлечённому тону, которым он всегда говорит о машинах. Серые глаза Исайи разглядывают меня с головы до ног. Я соскучилась по нему. По его голосу. По татуировкам, покрывающим его руки. По его неизменному надёжному присутствию. По этому я скучала сильнее всего. Исайя был единственной привязанностью, в которой я никогда не сомневалась. Единственной привязанностью, про которую я точно знала: она не изменится, когда я проснусь утром.