Эмили Грейсон - Вокзал Ватерлоо

— Тебе ведь, наверно, и шарф нужен. Если, конечно, ты его уже не купила.

Шарф. Так, значит, Хелена запомнила, что в тот день почти год назад на ней был шарф Стивена. Запомнила, зная, что это важная подробность, которую она теперь извлекла на свет, четко давая Мод понять, что она не дура.

— Нет, — ответила Мод. — Шарф я так и не купила.

Женщины стояли у витрины галантерейного отдела, где продавали ножницы, игольницы и прочие мелочи, и пристально смотрели друг на друга в освещении «Харродза». Казалось, они так стоят и смотрят друг на друга уже несколько часов — нервная Хелена Кендалл, во всей своей холодной красе, и Мод, взволнованная, с трудом сохраняющая самообладание, твердящая себе, что сейчас она сама находится на грани нервного срыва, но скоро это все пройдет.

— Что ж, до свидания, — наконец произнесла Хелена.

— До свидания, — попрощалась Мод.

Женщины пожали друг другу руки, и, поскольку сейчас на миссис Хелене Кендалл перчаток не было, Мод ощутила холод ее ладони.

Мод не могла притворяться, что встреча с женой Стивена прошла для нее бесследно. Когда бы она ни представляла лицо Хелены Кендалл, ее пробирал холод и мучило чувство вины. Тогда она быстро вытесняла из воображения лицо соперницы образом Стивена и на некоторое время успокаивалась. Хотя Стивен не был ее мужем — он оставался супругом другой женщины, — Мод знала, что однажды он будет принадлежать ей и что она будет скорбеть о нем, как самая настоящая вдова, если Господь не убережет его от гибели.

Но он не погибнет. Она не позволит, чтобы он погиб.

Именно это ощущение всемогущества, которое Мод внушила себе, помогло ей пережить долгую холодную зиму и последовавшую за тем безрадостную весну со слякотью на дорогах, которая тоже не дарила надежды. Почему поют птицы в липах и тополях, стоящих по сторонам аллеи, ведущей к госпиталю? Они не должны петь, не имеют на то никакого права. Теперь уже никто не поет, никто не может позволить себе и минуты отдохновения.

В сентябре, когда началась война, премьер-министр Невилл Чемберлен, обращаясь к народу своей страны, заявил: «Нам предстоит бороться со злом — с грубой силой, коварством, несправедливостью, тиранией и гонениями». Зло пока еще не было побеждено, но тяжело было сознавать, что именно тот человек, которого ты любишь больше всего на свете, должен бороться с грубой силой, несправедливостью и тому подобным. Мод понимала, что это эгоистичные рассркдения. Ныне ни один человек не был вправе думать о себе — только о своем отечестве и о том, какой вклад он может внести для достижения победы.

Тем временем она усердно трудилась на благо Англии, и в ее стараниях никто бы не смог усомниться. Когда Великобритания вступила в войну, только из-за Стивена Мод не уехала в Америку, но теперь ее изначальные побуждения не имели значения. Она стала хорошей медсестрой, пусть не гениальной, но компетентной и проницательной, и Брэкетт-он-Хит в ней нуждался. С утра до ночи она находилась в отделении травматологии на третьем этаже, ухаживая за ранеными солдатами, которых, казалось, грудами привозили в госпиталь, сваливали у входа и разносили по палатам, словно тюки белья. Для относительно немногочисленного персонала госпиталя это была почти непосильная задача. Врачи и медсестры едва успевали позаботиться обо всех раненых, доставляемых домой с фронта на поездах и грузовиках. С конца мая, после того как побитую британскую армию начали эвакуировать из-под Дюнкерка, переправляя из Франции на родину на английских судах, поток раненых значительно увеличился. Многих солдат привозили прямо в Брэкетт-он-Хит и другие госпитали.

Новый премьер-министр Уинстон Черчилль выступил перед народом с суровой волнующей речью, сообщая, что битва за Францию проиграна и скоро начнется битва за Англию. Все пытались подготовить себя к тому, что надвигалось, но Мод даже не представляла, что их ждет. Да и как можно подготовиться к чему-то ужасному? Никому не удалось остановить то, что происходило в Европе. Так разве англичане сумеют защититься от Гитлера, если это оказалось не под силу ни одной другой стране? Разве алюминиевые кастрюли и сковородки, которые жертвовали на постройку самолетов домохозяйки по всей Великобритании, откликаясь на призывы правительства, помогут спасти положение?

День за днем медленно шли месяцы. Англия словно застыла в ожидании, но Мод, работавшая без продыху, даже не успевала по-настоящему испугаться. Когда выдавалась минута покоя, она думала о Стивене. А потом, в сентябре, начались первые бомбежки, ночные авианалеты на Лондон, загонявшие все население города — тех, кто не ушел на фронт, не погиб в бою и не эвакуировался в сельскую местность, — в укрытия: в бомбоубежища или в метро, хотя правительство предупреждало, что в метро прятаться не следует.

Ревели сирены, и все вновь и вновь бежали в укрытия. Падали бомбы, падали градом бомбы и зажигательные снаряды, от которых загоралось все, к чему они прикасались. Потолки обваливались, людей хоронило под обломками, гибли семьями, и сотни обычных граждан — домохозяйки, молочники, клерки — оказывались в Брэкетт-он-Хит. Ночью Лондон — город, находившийся неподалеку от госпиталя, который днем Мод могла бы разглядеть с крыши больницы, — превращался в жуткий сгусток темноты. Огни светофоров были затемнены; из-под маскировки пробивались лишь тончайшие крестики света. Машины тоже ездили с затемненными фарами, излучая узенькие сияющие полосочки. Черчиллю следовало бы отдать приказ, чтобы жителей тоже замаскировали, думала Мод, дабы никому не пришлось наблюдать это чудовищное нескончаемое светопреставление. На какое-то время было запрещено даже курение на улицах, и все равно по ночам Лондон источал характерное мглистое мерцание, которое нельзя было не заметить с воздуха, и бомбы продолжали падать, и пострадавшие от авианалетов продолжали поступать в госпиталь, не позволяя медсестрам и врачам сомкнуть глаз.

Однажды, зашивая ногу пациента, Мод задремала, и медсестре Паттерсон пришлось резко окликнуть ее. После того случая Мод, чтобы не заснуть, вливала в себя столь много кофе, что постоянно чувствовала себя взбудораженной, ходила будто сама не своя. Но теперь и сама жизнь была странной и взбудораженной, и ее состояние взвинченности, вызванное избытком кофеина в организме, лишь соответствовало тому состоянию, в котором находился мир, где она жила.

Как-то одной из весенних ночей, которая выдалась нетипично спокойной, когда Мод и Эдит спали в своей каморке, что тоже было нетипично, в дверь их комнаты кто-то быстро постучал. Было четыре часа утра.

— Войдите, — машинально отозвалась Мод, поднимаясь с койки.