Дмитрий Михайличенко - Виски

Девушка заулыбалась и подчинилась требованию. В следующий момент Она почувствовала в своих кистях что-то твердое, слегка сырое и оно состояло далеко не из одного элемента. Блондинка открыла глаза и окончательно проснулась. Прямо перед Ее лицом был небольшой, но пышный и яркий, наперекор мраку вокруг, букет цветов.

Как все просто. Ночь, ты, она спросони, букет цветов и все. Больше ничего не надо. Как просто: захотеть и приехать, подарив только этим улыбку человеку, а еще долив это чувство обычным ярким ароматным веником, чтобы увидеть, как она радуется непонятно чему. Набор побегов – лишь повод, чтобы оказаться рядом, своего рода билет, чтобы посмотреть на концерт ее голубых глаз, на танец слов, произносимых ее мягкими и приковывающими к месту, на котором стоишь, губами, на тот ветер, что рождается, кажется, с кончиков ее роскошных волос. Но даже букет не гарантирует поход на это шоу, сама повелительница всех этих чудес должна захотеть принять от тебя лично этот никчемный билет в лице цветов. Той ночью, заветный невидимый талончик был в кармане у Андрея…

– Молодой человек!– фигура за стойкой, потерявшаяся в своей тишине и неприметности, подавала признаки жизни только тогда, когда что-то заказывала себе. Она уже с минуту перебарывала свою застенчивость, пытаясь привлечь внимание бармена, но только на третий или четвертый раз, Андрей соблаговолил вынырнуть из своих воспоминаний и заметить гостя.

– Да, слушаю, – Андрей медленно поднял глаза, чтобы не подать виду, что специально не замечал человека за стойкой.

– Мне, пожалуйста, еще плесните и посчитайте.– Было видно, что человек слегка раздосадован невнимательностью Андрея, но его скромность не позволяла ему разозлиться и пойти на открытый конфликт.

Выйдя из бара, молодой человек направился под звуки неугомонного в его машине рок-н-ролла в сторону дома. Сил было много, спать не хотелось. Это то самое состояние, когда Андрей хмелел женщиной, а значит в ближайшее время можно было от него ожидать какой-нибудь пиздец. В эту ночь он проявил себя нестандартно даже для самого себя. Зайдя к себе в квартиру, хозяин уселся за письменный стол, на котором покоился ноут-бук. Открыв крышку монитора и включив свое «чудо техники», Андрей внезапно задумался. Он бросил взгляд на пенал с подаренным ему перьевым «Parker», которым он еще ни разу не пользовался. Рука, как язык ящерицы, выстреливающий в сторону очередной жертвы, резко схватила черную коробочку и понесла ее к Андрею, а вторая еще на полпути до конечной точки уже помогала ее открыть. Внутри была сама серебристого цвета, увесистая и респектабельно выглядящая перьевая ручка. Под основой, к которой она была закреплена двумя жгутиками, скрывался маленький тайничок на несколько чернильных патронов. Андрей закрыл ноут-бук и отставил его на край стола, положив перед собой пенал, а рядом ручку и патроны. Он знал, как пользоваться подобными вещами, и потому уже через минуту ручка была заправлена, а перо после расписки на чистом листе бумаги блокнота, бережно и тщательно протиралось мягкой салфеткой. Андрей извернулся и достал из-под стола тонкую стопку белоснежных бумажных листьев, положил их аккуратно на стол так, чтобы, не дай Бог, один не выглядывал из-под другого. После этого, еще раз насладившись игрой световых отражений от блестящего пера, положил ручку на бумагу и, облокотившись всем весом на спинку стула, озабоченным и тревожным взглядом уставился на поэтичный натюрморт. Это было первое, но далеко не последнее письмо, которое Андрей решился написать Ей. В момент перед началом, когда кончик пера уже дрожал от нетерпения выпустить первую каплю чернил на ослепительно чистый лист бумаги и понести за собой руку пишущего, Андрей думал о Них всех, кому он когда-либо что-либо писал. Это были и друзья нынешние и люди, предавшие к этому времени его, это были и родные и особо трепетно любимые им люди, это были строки из неспокойных армейских времен и просто размышления на бумаге, но отдельное место занимали и те буквы, что он осмеливался писать одной девушке. Это была переписка длиною в шесть, а быть может, и более лет. Андрей не любил вспоминать те времена. Как когда-то он любил этого человека, так сейчас он больше всего хотел, чтобы их как можно меньше связывало что-либо. Он про себя крутил те конверты, на которые он, дай памяти, за все это время получил два ответа, и сожалел, что когда-то позволил себе привязаться к человеку. А сейчас он сидел в тишине, впервые с перьевой ручкой для такого дела, и думал об уже ставшей Своей Блондинке, больше всего боясь, что однажды ему станет совестно и до боли нелепо за все то, что сейчас с ним происходит и что он в течение следующего часа попробует изложить на бумаге. Но вот тело отплевывается воздухом, рука, скрипя в локтевом суставе от усталости, тянется к перу, а спина, приосанившись в пояснице, но позволив слегка провиснуть над столом шее, слегка наклоняется вперед.

«Добрый вечер, булочка…» – сладко. Приторно сладко и противно. И это «булочка». Хочется плюнуть в лицо самому себе. Но это пишется само. Это была их первая шутка с «булочкой», это строки только для Нее, а значит, Она их поймет правильно.

Дописав до конца письмо, Андрей вложил его в конверт и попытался оригинально подписать. Настроение скакнуло вверх после того, как конверт был обслюнявлен и запечатан. Рукав кожаной куртки уже скользнул по его правой руке, пока левой он допивал холодный сладкий кофе. Впереди час туда и час обратно дороги. Но в тот момент Андрей торопился вовсе не из-за того, что хочет как можно больше поспать или потому, что он ожидал наконец завершения своей затеи, которая к тому времени должна была бы начинать утомлять. Он скорее хотел оставить для Нее это письмо, как будто бы от этого Она раньше проснется и прочитает его. Хотелось лететь к Ней. Через сорок минут он уже стоял в Ее дворе, который граничил со школой. Казалось, это место еще ему успеет привязаться и породниться. Он не уставал от дороги до сюда, его не утомлял и не раздражал путь обратно. Андрей ехал в этот двор с мыслью, что он едет к Ней, а уезжая, думал о том, как здорово они провели сегодня время. Выйдя на улицу и закурив, Андрей засунул руку во внутренний карман кожанки и, нащупав там конверт, достал его. Он еще раз вспомнил все то, что там было написано, и начал думать, куда положить результат творчества, чтобы утром он дошел до адресата. Номера квартиры, в которой жила Блондинка он не знал, да и класть в почтовый ящик, слишком банально. Потом ящики редко когда проверяются с утра, если вообще проверяются. Хотелось удивить с самого начала дня. Нет, окно разбивать Андрей не стал, он подошел к Ее машине и положил конверт между дворником и лобовым стеклом. Уже сидя в Ягуаре, и смотря, как начинают на его капот падать первые капельки дождя, Андрей спохватился, что конверт может намокнуть, и чернила расплывутся. Он открыл бардачок Ягуара, где лежали различные документы и страховки на машину, и, найдя бумажку с надписью «условия договора», вытащил ее из целлофановой папки-файла, небрежно забросив обратно в бардачок. В руке была уставшая и помятая папка, но, что было главным, она была совершено целая и имела свойство непромокаемости. Он вновь подошел к машине Блондинки и бережно достал свой спрятанный конверт, аккуратно промокнув который, вложил в файл, обернув им его несколько раз, и положил на прежнее место.