Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца

– Вы покупать будете? – все так же смеясь, потребовала я ответа.

– Буду, буду, только перестаньте так нервно смеяться. Пойдемте по стаканчику выпьем и ударим по рукам. – С этими словами Ледогоров галантно предложил мне руку. Я шла с ним к столу и чувствовала на себе взгляд. Мне нравилась эта игра.

Вечер так завертелся, что я, пытающаяся сначала сознательно не замечать взгляда Саши, в какое-то время действительно забыла, что он здесь. Проводив Ледогорова в комнату переговоров, где его ждал Сергей Леонидович, я оказалась во власти гостевой суеты. Кто-то меня окликал, кто-то, тыча пальцем в каталог, просил меня пройти «в маленький зал, нам надо переговорить, чтобы никто не слышал», кто-то приглашал выпить, кто-то поздравлял с удачным мероприятием. Я пыталась отвечать всем и сразу, а в результате не слышала никого и никому толком ничего не сказала. Оставалось уповать на количество выпитого гостями и на то, что знакомые простят мою невнимательность. Среди всего этого шума меня вдруг кто-то взял под руку. Я вздрогнула – поняла, кто это, даже не оборачиваясь.

– Привет, я тебя не сразу узнал! Вот это преображение! – Саша навис надо мной. Мне даже показалось, что он вырос.

– Господи, неужели, это ты?! Не думала, что ты посещаешь такие мероприятия. – Я очень хотела, чтобы эта фраза прозвучала естественно. Я действительно хотела его видеть, но бес, вселившийся в меня, хотел, чтобы эта встреча была немного иной, имела другой привкус, другой смысл. «Ты сошла с ума! Он – сын твоего мужа! – Слова в голове улеглись, как плитка тротуара – тяжело и прочно. – Ну и что! Он – мужчина, молодой красивый мужчина. И я хочу, чтобы он видел меня такой, какой я сумела стать. Сумела после всего случившегося – унижения, покорности обстоятельствам, еще одного унижения и, что самое страшное, после той старой, опустившейся жены его отца, которая обитала в пыльной питерской квартире. Для женщины очень стыдно быть пострадавшей». После всего мне нужен был триумф и его свидетели. И он почти случился – я похорошела, помолодела, заняла определенное положение. Все это как-то не вязалось со мной той, которую Саша видел в Питере перед нашим отъездом. Сейчас он был удивлен. Я видела это по его глазам, по румянцу, который вспыхнул на его щеках, ощутила это в теплой руке, которая так естественно легла на мое плечо.

– Здравствуй, как же я рад тебя видеть! – Он наклонился и поцеловал меня в щеку.

Вспоминая и рассказывая эту часть нашей истории, я никогда не углубляюсь в детали. Каждый знает, что такое начало любви. Каждый знает, что такое первые осторожные встречи, зыбкость разговоров, страх надежды и мучительные расставания всего на ночь, на день, на несколько часов. Я никогда никому не рассказываю, что опять запретила себе думать о прошлом. Так делала всегда, когда меня настигало настоящее, когда надо было с ним договориться и его умаслить. Вот и теперь прошлого, оставшегося в Питере на перроне Московского вокзала, для меня не существовало, оно было под запретом, ему не дозволялось спугнуть мое настоящее, которое имело золотые волнистые волосы и удивительные, с ярким влажным блеском, глаза.

Вспоминая те дни, я не думаю о частностях – куда ходили, как были одеты, о чем разговаривали, кто при этом еще присутствовал. Иногда я заставляю себя растрогаться и пытаюсь вспомнить сентиментальные мелочи, которые сопутствуют любым отношениям. И, если честно, я не помню ничего из этого, помню только ощущение Начала. Ощущение огромного пространства под названием Будущее.

Впрочем, это соседствует с недоумением: «Как?! Почему?! Откуда в нас, проживших в такой тесноте воспоминаний, что они не оставляли нам места, возникло это чувство?!» Меня не удивляла наша разница в возрасте, меня изумляла стойкость женской и мужской души и подвластность какой-то высшей мистике. Как будто читая мои мысли, Саша однажды сказал:

– «Пришло время, вот и пора».

– Что это? Кто так говорил? – удивилась я. Эти слова были на него не похожи – не тот ритм, но они очень ясно и точно отражали происходившее с нами.

– Бабушка говорила, в Кемерове.

Это было одно-единственное воспоминание о прошлом.

Как я была влюблена? Обреченно. Начало не было концом, оно было Будущим, которое не обещало мне ничего, кроме захватывающего дух жизненного виража. А я никогда не боялась поворотов, перемен, неизвестности. Я не боялась и сейчас, но точно знала, когда и как это будущее превратится в прошлое. Средь множества наших влюбленных дел – бездумно беспечных, ласковых, уютных и радостных – у меня было одно очень важное: знать, каким будет наше расставание. Зачем мне это было нужно? Чтобы не испугаться и, осознав произошедшее, не потерять лица? Или чтобы успеть сделать ответный шаг? Или – быть первой? Я тогда сама не знала, почему мое счастье настороже, но я была внимательна, как никогда прежде.

И все же держать себя под контролем было трудно.

Я помню, как впервые побывала у него в театре. Шел вечерний спектакль, для меня был оставлен пропуск.

– Ты можешь пройти через служебный вход. Балет – средний, так что можешь приехать к середине или к концу, тебя проводят прямо ко мне в гримерную.

Но я пропуском не воспользовалась. Купила обычный билет и приехала на спектакль, как и полагается, к семи часам. Я получила несказанное удовольствие от прогулки по фойе и обязательного разглядывания портретов артистов. Они развлекали – с некоторых, особенно древних, глядели неузнаваемые известные лица. Впрочем, молодые артисты на фотографиях выглядели отлично. Особенно был хорош Саша.

– Господи, да он просто бог какой-то! – прошелестела рядом со мной весьма зрелая поклонница балета. Оглянувшись, я поняла, что и молодое поколение вполне разделяет ее мнение. «Да, он красив. Он удивительно красив. Не так талантлив, как обещано было природой, но красив и способен», – заключила я в антракте между первым и вторым действием. Между вторым и третьим я подумала, что Александр Аверинцев божественно хорош и чертовски талантлив. Что он совершенно правильно сделал, что уехал из питерского театра и согласился на участие в этом авангардном балете. Оказалось, что его тело, его внешние данные, его манера танца как нельзя лучше подходит для «рваных» мелодий, для переменного ритма, для угловатости и резкости современной хореографии. Он, безусловно, был хорошим принцем – неважно в каком балете, – благородство движений, отточенность классических па, сказочно-сладкий облик. Но здесь, на этой сцене, в скупых декорациях и скудных костюмах, его фигура, лицо вдруг стали более выпуклыми, самозначительными в своей красоте и пришли во впечатляющее противоречие с музыкой и хореографией. Эффект от этого несочетания был поразителен – на сцене из хаоса появлялся полубог в облике совершенного человека. Его танец, движения были безукоризненными и сильными. Сидя на своем месте в партере, я вдруг просто физически ощутила мощь его тела.