Анна Берсенева - Французская жена

– И что же ты об этом знаешь? – настороженно спросила Мария.

– Наверное, всё. И о чем ты сейчас думаешь, не можешь не думать, – тоже знаю. Что нельзя наступать на грабли дважды.

– Феликс, с тобой страшно разговаривать!

– Почему?

– Потому что ты слышишь мои мысли. А вдруг я думаю довольно… ну, скажем, развратные вещи, когда смотрю на тебя? Может быть, я стесняюсь того, чтобы ты о них узнал!

– Этого можешь не стесняться. Как только подумаешь развратные вещи, сразу говори мне. Вместе подумаем.

– Но, Феликс…

– Машенька, ну всё, всё. Что тут обсуждать? Ситуация ясная, как стекло. А на грабли и один раз наступать ни к чему.

– Да оставь ты эти грабли!

Феликс засмеялся.

– Да-да, вот именно оставь, как будто они у тебя в руках! – сердито повторила Мария. – Больше не говори про них, это просто пошлость, а не мудрость, как же ты не понимаешь? Сердце – это не грабли. – Мария коротко коснулась своей груди. – Даже если для тебя это не так – ах, Феликс, ведь я все-таки не знаю, что ты думаешь обо всем, что между нами так быстро произошло! – то для меня это так безусловно. Мне не жалко… боже мой, я снова не могу правильно назвать… мне не жалко свое сердце? Да, пусть будет так. Не точно, но, я надеюсь, понятно тебе. Тот мужчина, с которым я была до тебя, там, в Москве, спросил меня, почему я не выходила замуж. Я не могла ему объяснить. Я была в него влюблена, но нас не соединяло то, что позволяет объяснять такие вещи. Но с тобой нас это соединяет, то есть меня это к тебе присоединяет – так можно сказать? – и я могу тебе объяснить, в чем у меня было дело. Мое сердце молчало, и поэтому мой разум говорил мне: ты должна быть одна. И я была одна. А теперь у меня в сердце любовь к тебе, и разум говорит: это значит, что ты должна быть с ним. Это очень просто слышать! Очень ясные голоса.

Мария задохнулась от волнения. Сердце ее не разговаривало с нею сейчас, а билось у самого горла. Феликс смотрел на нее внимательными глазами, слушал и молчал. Он не пытался успокоить ее, не пытался обнять или хотя бы взять за руку. Он смотрел и слушал, и что было при этом у него в голове, Мария не понимала.

А в ее голове металась и еще одна мысль, но она не знала, как высказать ее таким образом, чтобы он не подумал, что это обычное женское кокетство, целью которого является как раз то, чтобы тебе горячо возразили, нежно успокоили…

– Что? – сказал Феликс. – Что еще ты хочешь мне сказать?

«Он правда читает мои мысли, – подумала Мария. – Что ж, я и не собиралась ему лгать».

– Еще я хочу тебе сказать, что я старше тебя на одиннадцать лет. Если бы ты был юный мальчик, то такая разница будоражила бы тебя, льстила бы твоему самолюбию, и женщина могла бы предложить тебе свою любовь без сомнений. Или если бы ты был француз, то я знала бы, что эта разница не имеет для тебя решающего значения.

– Я не юный мальчик и не француз. И что?

– И то, что я сомневаюсь, могу ли предложить тебе свою любовь.

– Не можешь предложить.

Он произнес это холодно, не отводя от ее лица внимательного взгляда. Марии показалось, что ее облили водой.

– Вот видишь, – с трудом проговорила она. – Хорошо, что я тебе об этом сказала.

– Ты сказала глупость. – Его голос звучал жестко, без тени нежности. – Что значит – предложить мне любовь? И что я должен делать – рассмотреть твое предложение? Может, с товарищами посоветоваться? Когда ты такие глупости говоришь, меня зло берет. Мне сразу кажется, что ты меня считаешь идиотом.

– Я не считаю тебя идиотом.

– Спасибо и на том!

– Феликс, мы с тобой еще не живем вместе, а уже ссоримся!

– Да с кем ты собралась жить вместе, ты хоть понимаешь?! – Он вскочил. Глаза его сверкали. – Ты еще мусорщика себе подбери из Зимбабве! А что, ты женщина жалостливая, а их по утрам вон на каждом углу полно, и все проблемные, несчастненькие – любого выбирай! Я что, по-твоему, совсем подонок, стану твоим сердцем играть для собственного блага?

Мария почувствовала, что кровь отливает у нее от лица, и оно становится холодным, неживым. Она подняла руку, коснулась ею своей щеки и не ощутила прикосновения. Но пальцы стали мокрыми – по щеке текли слезы.

– Маша!.. – Феликс бросился к ней. – Как же я… Вот она, неприкаянность мужицкая, боком мне выходит! Не могу по-человечески объяснить. Маша, милая моя… – Он сел на кровать, за руку вытянул Марию из угла, в который она забилась, посадил к себе на колени. – Что ж ты душу мне переворачиваешь? Стыдно же мне перед тобой, понимаешь?

– Почему тебе стыдно?

– Потому что я для тебя не мужчина, а только бремя. Во всяком случае, сейчас. Я думал, учиться пойду, тогда хоть как-то…

– Ты думаешь, я помешаю тебе учиться?

– Думаю, не помешаешь. – Он улыбнулся невеселой улыбкой. – Но существует же какая-то социальная лестница, я же понимаю. А ты тем более понимаешь. И в подвал тебе по этой лестнице со мной спускаться ни к чему.

– Она существует, но выглядит не так, как тебе кажется, – сказала Мария. – Эта лестница состоит не из пустых фантомов, а из очень существенных ценностей. Которыми ты обладаешь.

Феликс был голый, колени у него были теплые. Она сразу же почувствовала себя спокойнее, как только очутилась у него на коленях. Тем более что он прижимал ее к себе очень крепко.

– Но бабушка твоя в обморок упала бы, если б ты ей рассказала, кто я и что.

– Моя бабушка, если ты имеешь в виду графиню де Ламар, была крепкий орешек. Феликс, перестань объяснять мне, в чем состоит аристократизм. Я знаю это лучше, чем ты.

– Ну и в чем же он, твой аристократизм?

– Не мой – любой. Например, в том, чтобы считать талант очень большой ценностью. И любовь – тоже очень большой. А вычислять, какую пользу можно извлечь из любви, это как раз и есть плебейство. Не надо меня в нем подозревать.

– Я не подозреваю, – смущенно сказал Феликс. И добавил с мальчишеской горячностью: – Но и ты тоже!.. «Как мне предложить тебе свою любовь!» – сердито передразнил он. – У меня сердце останавливается, как только о тебе подумаю, а ты годы свои считаешь… Забудь.

Он быстро повернул ее к себе лицом, перекинул ее ногу через свои колени и обнял ее, прижал к себе. Мария подалась к нему, выгнулась у него в руках и сразу почувствовала, как твердеют мускулы у него на животе, на груди, на плечах, как весь он становится твердый, страстный, как желание, разбуженное ею, вот этим ее мгновенным ответным изгибом разбуженное, наполняет его силой.

«Как странно, что он стесняется себя, – пронеслось у нее в голове. – Он не просто прекрасный – он утонченный любовник».

Но это была ее последняя внятная мысль. Хваленая ясность ее ума утонула в горячем тумане, и она лишь вскрикивала, когда Феликс то приподнимал ее над собою, то опускал, и потом, когда их тяга друг к другу, его тяга в нее, в ее тело, их сплетенье и соединенье стали уже полными, безудержными, безоглядными!