Наташа Апрелева - Посторонним В.

– Он устал от тебя, – говорит доверительно Анна, баюкая беса, размешивая шампанское в бокале черенком чайной серебряной ложки, – ты ж сумасшедшая сука. Ты ж больная. Тебя лечить надо. Ты его вторая жена – от черта. А я буду третья – от людей. Я подожду, пока ты не натворишь еще какого-нибудь гнойного дрянца. Подожду. Я – баба терпеливая.

Олаф, красный уже даже с некоторым переходом в синий, цепляет Анну то ли за колечко блондинистых волос, то ли за рюшку нарядной блузы, то ли за длинный розовый язык, то ли за бесовы извитые рожки, то ли за гнилостный аромат липких ДональдДаковских слов.

Олаф выводит ее в прихожую, торопливо подает дубленку, со всех возможных сторон отороченную пушистым мехом, возможно, песца. Из комнат выбегает маленький мальчик, похожий на зайчика. Анна вбивает его во многие зимние одежды, выходит за дверь, уносит с собой беса, не смотрит на меня, выкрикивает визгливо (у Дональда Дака пьяная истерика):

– Запомни, у нас родится дочь, ведь у Олафа нету родной дочери, твоя не в счет! Родится дочь, он ее будет обожать, меня целовать в задницу, а к тебе иногда приезжать – навещать сына, а может быть, и не будет – если я не разрешу! Поняла?! Понял?!

Запинаясь, идет по лестнице. Маленький мальчик, беленький и хорошенький, испуганно моргает, подпрыгивая в такт материным неровным шагам.

Я возвращаюсь к размолотой говяжьей печени, живо перетираю ее с парой слез и десятком проклятий шепотом. Шампанское отпиваю из горлышка. Олаф не показывается.

Всю ночь и полдня я не отхожу от унитаза. Исторгаю из себя с блевотиной сумасшедшую суку, жену от черта, неродную дочь и невысокую плотную женщину со светлыми волосами, похожую на утку.

Между приступами рвоты я прислоняю лоб к кафелю пола. Хорошо. Холодно.

Выйти из туалета я могу только около десяти часов вечера 31 декабря. Пожалуй, я бы смогла съесть немного йогурта.

Детей увела к себе сочувствующая бабушка Лэ, встревоженный Олаф ходит строевым шагом по квартире.

Из затопленного нечистотами подвала соседнего дома вылетает очередной бес, злорадно подсмеиваясь над остающимися бесовскими неудачниками.

23.45

Олаф последние дни задерживается на работе, приезжает чуть не в одиннадцать-двенадцать, сегодня утром объявила, что вечером пригласила в гости Кису, все такое. «И Снежану Константиновну тоже пригласила, одобряешь?» Одобрил. Очень Олаф человек на гостей легкий, и вообще на всякого рода подъем, я вот так не могу, потупить бы в одиночестве.

Но вот одно плохо, и даже ужасно, – втемяшится мне в голову какая идиотская мысль (любая, любая), и буду воплощать ее до посинения, как вот с этим чертовым Кисой и дорогой подругой. Собственно, подруга заявилась уже чуть не с утра. Очень ее возбудила перспектива возобновления знакомства и дружбы с обновленным, усовершенствованным Кисой. Снежана Константиновна плотно уселась у меня на кухне, получила разрешение брать в холодильнике все, что сочтет нужным (выбрала сыр, сосиски и пористую шоколадку), а я надеялась поработать, потому что буклет Фединьки и его речь на Круглом столе дружно горели синим пламенем, да и для Клиники надо было переделать приглашения, все успеть, и не совсем понятно, как.

Снежана Константиновна переместилась ко мне из кухни секунд через двадцать. Села и стала доброжелательно взирать на меня, тюкающую по клавиатуре.

– Чего надо? Я, правда, работать должна.

– Работай, конечно, тебе же наплевать, что, может, у меня крылья растут изо всех мест, что я волнуюсь, не могу взять себя в руки…

– Господи, ты не вспоминала о Кисе лет семь. А не видела десять. Какие на фиг крылья? – поинтересовалась я.

– Перестань. Я помнила о нем каждую минуту. Это главный мужчина в моей жизни!

– Какой, блин, главный мужчина? Ты два месяца назад мечтала Антона трахнуть в толчке, а месяц назад западала по Органам. Внутренним.

– Так. Иди к черту, – прервала меня вероломная Снежана Константиновна.

Она обнаружила большое разнообразие в высказывании пожеланий: то ей надо было фен, то пенку для умывания, то книжку почитать, нет, другую какую-нибудь, то говна пирога. Я порядком озверела, и тут приходит Киса. С двумя букетами цветов, одинаковыми по красоте. Появления растения в горшке я бы перенесла с трудом. Далее у меня имелся отличный план:

1. Снежана Константиновна и Киса вновь обретают друг друга.

2. Мы распиваем бутылку виски с яблочным соком и сыром, если остался.

3. Снежана Константиновна с Кисой стремительно убывают – или домой к Снежане Константиновне, или домой к Кисе, или куда хотят (в мак-доналдсовский сортир?).

Причем, уверена, все так бы и получилось. Но только мы с приятностью расположились на кухне и приготовились выпивать «за встречу» (Снежана Константиновна оглаживала Кису призывными взглядами, Киса глаз не сводил с ее пышной груди в сиреневых пенных кружевах)…

Ничто не предвещало беды. Как водится.

Тут еще вот какой нюанс. У нас же ремонт в подъезде (и как следствие, война Алой и Белой Розы в соседской недружной среде, неважно), то есть домофон, дрянь переговорная, не работает.

Поэтому они позвонили уже в дверь. Я-то думала, Олаф. Радостно выскочила открывать – как у людей, так есть и у меня, тихий вечерок в кругу семьи, плюс подруга находит потерянное счастье, красота! красота! рай! рай! я ощущаю себя хорошей девочкой и практически представителем Иисуса Христа на Земле.

Но это пришли Чернов с Петей. Я сразу поняла, что НАДО ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ. Сердце подсказывало мне, что Киса – убежденный гомофоб. (И оно не ошиблось.)

В принципе, я могла бы при иных стартовых условиях вытолкать Чернова за дверь и Петю туда же, свистящим шепотом объяснив, допустим, что у меня – любовник (два, три, группа), и они – немного некстати. Но, зная своего мужа, я не рискнула: разбираться, кто что сболтнул и зачем, он не будет, а стоматологической страховки у меня нет (да и никакой другой нет, если честно).

Пришлось знакомить гостей, вынимать дополнительные рюмки.

Не могу понять, кстати, откуда у мужчин такая нетерпимость к геям. Это что-то из социалистического прошлого, мне кажется, в память о неполиткорректных статьях УК.

Я вот люблю любовь всякую (I love love, need need, want want, kiss kiss), всего живого ко всему живому, она меня завораживает (all you need is love – траляляляля), это красиво, и даже если некрасиво, то красиво все равно.

Узко и тесно в каменноугольной шахте, в привычном тоннеле гетеросексуализма, все локти и пальцы нахер, да и свет в конце виден не всегда, точно знаю, это над твоим личным лбом горит твоя личная лампочка, пока горит, а насколько там еще хватит батарейки? а кислорода? а разучишься дышать? а завалит породой?

А с разнородными гостями все оказалось еще хуже. За давностью лет я забыла, что Киса не выносит не только гомосексуалистов. По странной прихоти судьбы он ненавидит еще и врачей.