Виктория Ростокина - Рок царя Эдипа

Девчонки засмеялись. Дима все-таки опустил ломтик лимона в соль и, залпом выпив рюмку, отправил его в рот.

— Тьфу, гадость, — сказал он, сморщившись. — У нас водку с солью при расстройствах желудка пьют. Хотя мексиканцы столько перца в еду кладут, что у них, видимо, постоянно расстройство.

Он поковырял вилкой большой кусок мяса, политого острым соусом.

— Нет, ребята. Это есть нельзя. Правда, Леха?

Алексей чувствовал себя не в своей тарелке среди мигающих прожекторов и оглушительной музыки. Ему хотелось домой, к Наде. Или, может быть, к Инне?

— Вот посмотри, — продолжал балагурить Дима. — Маша и Даша — сестры-близнецы. Правда, от разных отцов…

— Вот болтун! — шутливо хлопнула его по руке Даша и, кивнув на сидящего рядом с ней Лешу, сказала: — Вот бери пример со своего друга. Все молчит да молчит.

Дима многозначительно поднял указательный палец:

— У Лехи — серьезная душевная трагедия. Он сильно переживает. Так что, девочки, я сегодня за двоих. Конечно, до определенных границ. — Он хитро подмигнул Леше. — Ну что, выпьем?

Выпили.

— А что, — пододвинулась к Леше симпатичная темноволосая Даша, обладательница маленького, удивленно вздернутого носика. — У вас действительно какая-то трагедия или Димка шутит?

— Да как вам сказать… — теребя вилку, ответил Леша.

— Наверняка что-то связанное с женщиной. Я угадала?

Заиграла «Ламбада».

— Дашка! Отстань от человека. Потанцуй с ним лучше, — скомандовал Дима.

— Да я не умею… — замялся Леша.

— Идем-идем, — нежно взяв его за локоть, сказала Даша. — Я научу.

Они вышли на небольшую площадку, где уже танцевали полтора десятка пар. Даша положила ему руки на плечи.

— Твои руки должны находиться вот здесь, чуть пониже моей талии, — резко перешла на «ты» Даша. — Так. Теперь нужно тесно прижаться друг к другу и интенсивно двигать из стороны в сторону нижней частью тела, одновременно переступая ногами.

Она показала, как это делается. Леша смущенно улыбнулся:

— Боюсь, у меня не получится.

— Должно получиться, — усмехнулась Даша. — Надо просто представить себе, что мы с тобой сейчас не в Москве, а где-нибудь на Гавайях. На берегу моря. Пальмы вокруг, песок желтый. А мы с тобой одни. Совсем одни… Вон посмотри, как Дима с Машкой отплясывают.

Действительно, зады их друзей вихляли с такой скоростью, как будто они хотели таким образом добыть огонь.

Даша еще сильнее прижалась к Алексею и закрутила его в танце. Он попробовал двигаться так, как показывала Даша, и… у него получилось.

— Ого, ребята, давайте знакомьтесь поближе! — крикнул Дима, проносясь мимо.

Леша попробовал вести. Стройное тело Даши повиновалось каждому его движению. Ее талия, спина, ноги изгибались в такт музыке. Он ощущал теплую мягкую кожу под тонкой тканью шелкового платья.

Вслед за «Ламбадой» включили медленную, берущую за душу испанскую мелодию.

Даша обхватила руками его шею. Леша совершенно опьянел от выпитого, от пряного аромата Дашиных духов, от близости ее податливого тела…

Они начали целоваться еще в машине.

— Ребята, а «Армадилло» — это что? Помесь арматуры с крокодилом? — делая восьмерки на пустынных ночных улицах, вдруг спросил Дима.

Даша оторвалась от Лешиных губ:

— Тупица. «Армадилло» в переводе «броненосец». Животное такое американское есть. Все в таких твердых чешуйках.

Она снова попыталась прижаться к Леше, но он отвернулся и смотрел в окно.

«У них в Америке все, наверное, такие. Бесчувственные, словно покрытые чешуей…»

Надя сидела на диване и тихонько плакала. «Куда он мог деться? Уже полпервого ночи. Накричал ни с того ни с сего, убежал куда-то. Странный он какой-то стал с тех пор, как Инна Николаевна приехала. Грубить начал. А иногда, наоборот, обнимает, целует сильнее, чем обычно… Пакетом надутым хлопнул — у меня вся душа в пятки ушла…»

Она подошла к окну. На улице никого…

«И этот разговор странный вчера ночью. Неужели то, о чем говорила Инна Николаевна, — правда? Но этого же не может быть… Чтобы сын с матерью… Это все равно если бы я с папой…»

Она попыталась себе это представить, но так и не смогла.

«Кстати, а где она? Ушла рано, когда мы еще спали. Потом, часа через три, Леша — злой и раздраженный… Постой, — сказала себе Надя. — А что, если они сейчас вместе?»

Она отошла от окна и быстро прошлась по комнате.

— Нет, — сказала она вслух.

«Я сейчас себе такого нафантазирую… Пойду-ка лучше чайник поставлю».

На кухне сидел Николай Петрович, читал «Правду» и курил.

— Ну что, Надюша, — поднял он глаза, — не спится? Шляется где-то наш оболтус?

— Да, Николай Петрович, — сказала Надя, набирая в чайник воды и шмыгая носом.

— Насморк, что ли?

— Нет…

Николай Петрович снял очки и, прищурившись, посмотрел на Надю. И конечно же, заметил ее красные глаза.

— Да ты, никак, плакала?

Надя промолчала и отвернулась.

— Ну, я ему покажу! Я ему устрою! Невеста в доме, почти жена, а он куда-то умотал. Вот паршивец!

— Не говорите ему ничего, Николай Петрович. Я сама виновата.

— Ты меня, Надюха, не учи! — прикрикнул на нее старик. — Знаю я, как с ним обращаться надо! Всыпать по первое число — будет как шелковый.

— Да он уже вроде взрослый, — улыбнулась Надя его непосредственности.

— «Взрослый». Это он жениться взрослый. А ума — нет. И упрямый как баран. Весь в мать…

— Инны Николаевны тоже с утра нет.

— Вот она-то меня меньше всего интересует. По мне, пусть вообще не приходит. Меньше народу — больше кислороду.

И он сердито углубился в чтение газеты.

Надя насыпала заварки в небольшой чайник и залила крутым кипятком.

— Николай Петрович… — начала она. — Я давно хотела вас спросить. Скажите, а почему у вас с Инной Николаевной такие отношения?

— Какие отношения?

— Натянутые. — Надя не без труда подобрала подходящее слово.

Он отложил газету.

— Почему? Да потому, что она, бесстыжая, ребенка нагуляла, а потом в Израиль смоталась, Лешку годовалого на нас бросила.

Он произносил «Израиль» с ударением на последнем слоге.

— А Леша говорил, что вы ее сами выгнали. Вам чайку налить?

Николай Петрович треснул ладонью по столу. Да так, что чашки подпрыгнули на блюдцах, а одна даже завалилась набок.

— Да, выгнал! И не жалею об этом. Нечего ей здесь делать! Не для того я ее ростил, воспитывал, чтобы она родину бросала. Пришла, помню, поздно ночью. «Я, говорит, замуж выхожу и в Израиль уезжаю». С того дня я ей к Лешке прикасаться и запретил.

— Но она же мать все-таки, — попыталась заступиться за Инну Надя.

— В гробу я видел таких матерей! В белых тапочках! Мать должна дома сидеть и дитё воспитывать, а не по заграницам шляться. Легко, конечно, приезжать раз в пять лет, в щечку чмокнуть да ручкой помахать. А вся нагрузка на нас была. На мне и на Лене. Так она и надорвалась, бедная. Вот и выходит, что мать в могилу опять же Инка свела.