Виктория Мальцева - Вечность после…

— Я бы не называл такие вещи недоразумением, — спокойно замечает мой брат.

— Ой, ну извини! Мы же не в детской песочнице, чтобы к словам цепляться, правда? И, кроме того, такая же парочка имеется и в нашем семействе.

Я догадываюсь, о ком она говорит, хотя никогда раньше эта тема не поднималась — Амаэль и Айви. Мне запомнились эти дети после Рождества, проведённого в доме родителей Лурдес. То, что они без конца носились вдвоём, не бросалось в глаза так, как трепетное друг к другу отношение. Если Лера давала печенье Айви, то девочка брала сразу два — себе и Амаэлю. Если Амаэль приставлял стул к высокому столу, то делал это вначале для Айви и лишь потом для себя. Их головы всё время были вместе, и они часто держались за руки, как будто общения им было мало, нужно было ещё и прикасаться друг к дружке.

— Амаэль и Айви? — делаю предположение.

— Что так заметно? — с улыбкой интересуется Лурдес.

Я киваю, стараясь воздержаться от изложения своих наблюдений.

— Да, это они, — лицо Лурдес становится серьёзным. — Но никто из нас, включая их родителей, не делает из этого трагедии. Если этих двоих так тянет друг к другу, и они действительно станут парой, то какая к чёрту разница? Они такие же точно люди, как и все остальные, с тем лишь отличием, что состоят в родстве. В плане воспроизводства уже сейчас существует масса решений, а к тому моменту, когда они решат стать родителями, будет ещё больше! Мама с отцом относятся к этому толерантно. Сонька с Эштоном тоже.

— Я хорошо знаю твоего отца, — внезапно заявляет Дамиен.

Мои брови взлетают, но Лурдес не удивлена:

— Он тебя тоже очень хорошо знает, — подмигивает. — Ты б ещё на коленке её покачал! — кивает на свою дочь.

Дамиен корчит ей рожу, а я чувствую, но не могу понять, что именно ускользает от моего понимания.

— Как вы познакомились? — спрашиваю у Дамиена.

— Работали вместе, — отвечает, играя с рукой Адама.

Лурдес бросает первый жёлтый круг на тарелку и отдаёт её Дамиену:

— Пробуй!

— Я тоже хочу! — возмущаюсь.

— Мужчины вперёд! — смеётся Лурдес. — Они вечно голодные!

«Может, я плохо его кормлю?» — всплывает мысль.

— Уммм! Какие божественные панкейки, Лу! — мурлычет Дамиен, как кот.

— Это не панкейки! Это блины! — возмущается повар.

— Sorry, мне не важно, как это называется, но ничего вкуснее я ещё не ел!

Дамиен в азарте, и это не просто меня радует, а почти поднимает в поднебесье. Короткий миг я переживаю состояние внезапно накатившего ощущения счастья, когда кажется, что всё настолько хорошо, что лучшего даже не хочется.

— Знаешь, вся эта ваша ситуация напоминает мне историю моих родителей, — задумчиво заявляет Лурдес, размазывая по тарелке кленовый сироп.

— Серьёзно? — спрашиваю, уплетая её блины.

— Дааа, — тянет, и я уже знаю, что за этой многозначительной паузой последует «нечто». — Был у них такой сложный период в жизни, когда отец болел. Правда, намного серьёзнее тебя, — тычет пальцем Дамиену в грудь, отчего тот буквально давится.

— Насколько серьёзно? — допытываюсь.

— Рак крови, третья стадия, метастазы в печени. Не жилец он был и одной ногой пребывал в могиле. Маменька бросила детей и мужа, рванула выскребать свою любовь с того света. Жили они так в уединении аж три месяца. Никого кроме друг друга почти не видели. С этого у них всё и началось: отец выкарабкался, перья почистил и выкрал мамочку в единоличное пользование. Развёл её и тут же сам женился. А через два года родилась я! — заявляет с особенной гордостью.

Прожевав откусанное, добавляет:

— Никто не знает, что в книге с названием «Судьба» написано. Но могу вам без преувеличения сказать: настолько сильного чувства, как между моими родителями, я в жизни не встречала. Я люблю Антона, он любит меня, Эштон любит Соньку, а она его, но всё это ни разу не так надрывно, трагично, неудержимо и непреодолимо, как у отца с матерью. Видел, как он на неё смотрит? — обращается к Дамиену.

— Да, — рот Дамиена растягивается в бесконечной улыбке, глаза сощуриваются так, как это бывает у него только в моменты искренней радости. — Этот его взгляд сложно не заметить! — добавляет с восхищением.

Лурдес, поднимает руки, чтобы вновь закрутить свою рассыпавшуюся гриву в узел, и как бы невзначай бросает:

— А ведь ты точно так же смотришь на неё, — кивает в мою сторону. — Единственная пара, у кого я наблюдала нечто похожее — вы двое.

Последнюю фразу она произносит с подчёркнутой серьёзностью, а мы с Дамиеном боимся даже взглянуть друг на друга. Моё сердце теряет здоровый ритм, спотыкается и никак не может вернуть размеренность. Я бросаю на Дамиена только один короткий взгляд, но вижу, что и он теперь смотрит на меня пристально, не отрываясь. Мы оба думаем об одном и том же. Мы оба осознаём свои возможности, страхи, последствия поступков. Мы оба хотим одного и того же. Нет, жаждем одного — быть несмотря ни на что вместе.

Лурдес уезжает засветло — в пять вечера, потому что на американской таможне в воскресенье длиннющие очереди. Я помогаю ей усадить сытых детей в автокресла, мы обнимаемся, и Лурдес тихонько шепчет мне на ухо:

— Не дай ему уйти на этот раз. Он и сам не хочет, но ты держишь дверь слишком широко открытой, закрой её! Дай ему хотя бы понять, что хочешь, чтобы он остался!

Внедорожник Лурдес скрывается за поворотом, а я стою на мокром асфальте, ежась и кутаясь в свою куртку под моросящим дождём. От дома, в который я сейчас вернусь, исходит тепло. И я хорошо осознаю его источник: меня впервые в жизни ждут. Я больше не живу одна, и стены перестали быть просто стенами, они стали домом. Это чувство нужности кому-то и тепла так не хочется терять. Так страшно снова оказаться одной. У Мел есть её сын, а у меня кроме Дамиена никого.

Я поворачиваю голову в сторону нашей входной двери и вижу Дамиена на пороге: он ждёт меня в своей коляске и улыбается. Его улыбка невесомая, но искренняя, а в глазах то же самое выражение, какое я видела у отца Лурдес, когда он смотрел на свою жену. И пусть у него птицы и цветы сакуры на предплечьях, его взгляд, как и его чувства, неизменны.

Я возвращаюсь, толкая перед собой коляску и не обращая внимания на извечное «Я сам!».

Мы быстро убираем в кухне и столовой, слушая музыку по радио, затем Дамиен укатывает принимать свой вечерний душ, я поднимаюсь к себе и делаю это же.

Моя постель холодная, и я не вижу никакого смысла в том, чтобы мёрзнуть в ней в одиночестве. Лурдес велела захлопнуть дверь, а она — мой официальный лечащий врач.

Спускаюсь, тихонько толкаю дверь в его комнату и стою в нерешительности в кромешной тьме. Вдруг слышу:

— Ну же, иди ко мне…

Наши губы болят от поцелуев, но стоит мне отвернуться, как Дамиен приникает к моей щеке или шее. Нам обоим хорошо. Несмотря даже на то, что мой кавалер не может подняться с кровати, а мы оба, возможно, больше совсем не пригодны для секса. Никому нет до нас никакого дела, а нам на всех наплевать: в этой комнате мы равны, получаем друг у друга благословение на удовольствия, радуемся доступному и поэтому счастливы.