Виктория Мальцева - Вечность после…

— Ты бываешь счастлив?

— Конечно! Я всегда счастлив.

— Нет, так чтобы безмерно? Чтобы как удар молнии?

— Да! — тянет и улыбается, щурясь. — Каждый раз, как ты раздвигаешь для меня бёдра…

— Да ну тебя! — смущаюсь.

— Нет, я серьёзно. Дело не в сексе, вернее, не только в нём: ты как будто принимаешь меня несмотря ни на что. Это волнительно. И много для меня значит. Очень много!

Моё сердце сейчас пробьёт грудную клетку. Он… намекает? «Несмотря ни на что»… Каждый раз… Он ведь не случайно так сказал: между нами в полном сознании и «знании» ЭТО случилось только один раз. Лишь однажды я допустила между нами близость, и судьба наказала меня. Его тоже. Но сейчас Дамиен произнёс то, что уже давно поселилось в моей голове навязчивой мыслью, вертится и вертится, крутится вокруг одной и той же идеи: «любить, несмотря ни на что…».

Я не знаю, способен ли он сейчас на секс, и понятия не имею, смогу ли сама. Мне неизвестны ни последствия пережитой мною операции, ни его интимные возможности. Врач об этом со мной не говорил, что логично: кто я Дамиену? Он всё сказал жене, и та от него отказалась.

Но вот это «каждый раз»… Он хочет, чтобы кроме того одного раза, были ещё?

Дамиен прижимается губами к моим закрытым векам:

— Знаешь, мне часто снились твои глаза.

— Знаю.

— Откуда?

— Неважно.

— Всё в жизни важно.

— Неправда. Есть много вещей, которые не стоят внимания.

— Каждая мелочь стоит внимания, если она связана с тем, кого ты любишь…

Боже, снова это ощущение падения в бездонную пропасть, где с каждым метром погружения голова кружится всё больше, а в груди растёт щекочущее чувство невесомости.

Дамиен прижимает меня к своей груди, и я краешком сознания замечаю, что на нём нет футболки. И штанов тоже. И белья.

Его руки стягивают мою одежду, ловко справляясь с каждой деталью, и в уверенности его движений растворяются все мои сомнения: глупо было предполагать, что он не способен на секс: только не Дамиен. Неразумно было страшиться боли: только не с ним!

Кажется… мы счастливы. О том, что будет завтра, думать сейчас неразумно, поэтому Дамиен и Ева, сознательно не оглядываясь на пережитое прошлое и ожидающее будущее, просто отдаются моменту. Рукам друг друга, губам. Ласкам и поцелуям.

Дыхание у моего уха говорит о том, что остановиться уже нельзя, даже если бы мне очень этого захотелось. Сдержать этого мужчину уже невозможно. Его тёплая рука раздвигает мои бёдра, нежно скользит по коже, и у меня нет сил её отбросить. А хочу ли я её отбрасывать?

И я, наконец, произношу то, что уже давно хотела ему сказать:

— Заполни мою пустоту! Дааа-ми-ееен…

В ответ он выдыхает жаркое согласие и толкается: смело, уверенно, даже напористо, совсем не так, как в тот злополучный прошлый раз, который обернулся моей трагедией.

Мне настолько хорошо, так сладко, что совершенно неожиданно я слышу собственный стон. Пусть тихий, глухой, слабый, но всё же это был стон, и именно он заставил сознание вернуться в мою обезумевшую голову. А в реальности мужчина, покалеченный аварией и неспособный самостоятельно передвигаться, занимается со мной сексом, нависает надо мной и вот прямо сейчас упирается коленями в матрас, совершая движения в том самом уникальном, одному ему известном ритме, способном творить чудеса. В полумраке спальни я наблюдаю за тем, как он кончает, вжимаясь в мои бёдра и откинув назад голову, как с силой вздымается его грудь, совершая быстрые частые вдохи, и пытаюсь понять, что происходит: я сплю? Грежу? У меня галлюцинации? Или больной внезапно исцелился?

Очнувшись от быстротечного затмения, Дамиен опускается, прижимается лицом к моему и затихает на несколько мгновений. Его горячие влажные губы сползают с виска на шею и начинают целовать. Я внимательно слушаю его рваное дыхание и собственное заячье биение сердца, пока Дамиен не прекращает своих поцелуев.

— Дамиен…

— Да? — замирает.

— Ты стоишь на коленях.

Тишина.

— И ты только что двигал своей чёртовой задницей! — мой голос повышается на октаву с каждым произнесённым словом.

— Да?! — он как будто не удивлён.

— Да!

Я упираю руки в его взмокшую грудь и отталкиваю, резко скинув с себя.

— Да! — уже почти взвизгиваю. — Как давно?!

Моему возмущению нет предела.

— Я не знаю… только что… — неуверенно отвечает.

— Не ври!

Слышу протяжный вздох и шорохи, внезапно загорается прикроватная лампа, заполняя спальню тёплым светом, и я вижу Дамиена, стоящего у кровати на своих чёртовых собственных ногах…

Я смотрю в тёмные глаза, полные замешательства, и понимаю, что меня, кажется, давно дурачили.

— Ты с самого начала мог ходить? — на этот раз мой голос спокоен, и это верный признак приближающегося урагана. Этого лгуна ждёт шквал моего гнева.

— Нет, не с самого начала… — улыбается, виновато хлопая глазами.

— С какого времени тогда?

— Ну… пару месяцев, может быть…

Мы смотрим в глаза друг друга, не отрываясь. И я бы тонула в тепле и мягкости его взгляда, если бы не чудовищная обида: он снова меня обманул. Опять!

— Зачем? — спрашиваю и слышу сама, как вибрирует мой голос.

Его взгляд скользит по моему телу, он видит шрам на моём животе и улыбка мгновенно слетает с его лица. Мне больно видеть то, КАК он смотрит теперь на меня: на его лице ужас и, наверное, отвращение. Его глаза неуверенно возвращаются к моим, и мы смотрим друг на друга вечность.

Господи, как я могла забыть об этом шраме? Как? Зачем позволила ему включить свет? Почему не закрылась простынёй или хотя бы какой-нибудь своей тряпкой…

Он чувствует моё смятение и, совершенно уверенно ступая ногами по деревянному лакированному полу, подходит ко мне.

— Не подходи! — предупреждаю, поднимая руку. — Не подходи, или я убью тебя!

— Ева, — он тянет ко мне ладони. — Ева, не злись! Прошу тебя!

Но я злюсь, и злюсь сильно. Так мощно, как ещё, чёрт возьми, никогда! Да я его на куски порву, этого подлого симулянта!

— Ева, я сейчас всё объясню! Ты только не дыши так нервно, — просит. — Тише, тише, тише… — оборачивает руки вокруг моей талии, но я вырываюсь, чтобы влепить пощёчину в его подлую физиономию.

— Кулаками споры не решают! — вбивает в мою голову всю дорогу по пути от школы до дома отец.

Я не согласен, а потому насуплен, нахохлен, ершист. Все шипы наружу, все иголки. И вдруг вижу на каменном парапете нашего подъезда к дому девчонку. Она скачет по нему на одной ножке, обутой в сандалию с лиловой бабочкой: раз, два, три — сменила ногу, и снова: раз, два, три.

Мой взгляд примагничен, мозг залип на этом простом представлении, и я даже не задаюсь вопросом: кто это и что ОНА делает на нашем полуразвалившемся каменном заборчике под старыми, посаженными в ряд туями?