Александр Уваров - Лемурия

И повернул голову, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

В шаге от него стоял одетый лишь в короткую, едва достающую ему до пупка грязно-синюю майку курчавый и смуглый малыш лет трёх от роду.

Малыш стоял неподвижно, застыв не от удивления (что можно было бы предположить, учитывая редкость появления иностранцев в этих краях), а скорее от присущей с рождения обитателям денпасаварской глубинки особой меланхолической отстранённости, проявляющейся каждый раз при встрече с существами и явлениями загадочными и необыкновенными, но при этом для наблюдателя заведомо бесполезными и неопасными.

Юный же соглядатай явно относился к белокожему чужаку безо всякой опаски. Впрочем, и ничего хорошего от него не ожидал.

Близко же подошёл лишь из желания скрасить бедный развлечениями досуг трёхлетнего человека, изрядно утомлённого однообразным течением деревенской жизни.

Малыш туманным и безразличным взглядом смотрел на Алексей и с тихим чмоканьем посасывал на манер леденца засунутый в рот большой палец правой руки.

— Ну, здорово, — не выдержал затянувшегося молчания Алексей.

Встал, отряхнул брюки и протянул малому ладонь.

— Будем знакомы! Меня Алексей зовут.

Малыш отступил на полшага. И спрятал ладони за спину.

— Понял, — продолжил Алексей. — Панибраство нам ни к чему. Я и сам фамильярностей не терплю.

Он слегка наклонил голову.

— Один гуляешь?

Уловив в голосе чужака вопросительную интонацию, малыш посмотрел на него уже с некоторым интересом.

— А взрослые где? В полях трудятся? Тебя, стало быть, одного оставили?

Малыш что-то сказал… Нет, не в ответ, конечно. Просто что-то произнёс негромко. Может, имя своё назвал. Или просто поздоровался. Или…

Алексей ткнул себя пальцем в грудь.

— Я из города. Нарака! Город там…

Направление он показал явно наобум.

«Да, знать бы, в какой стороне эта Нарака!»

— Мне лететь надо.

Махать руками для наглядности Алексей не стал. Понял, что это выглядело бы — ну совсем уж глупо.

— Лететь… А мы опаздываем. Потому что водитель сволочь у меня. Понимаешь? Ему для чего-то непременно надо было заехать в эту деревню. А для чего, спрашивается? Впрочем, мне без разницы. Совсем даже без разницы! Мне позвонить надо, перебронировать рейс. Перезвонить!

Алексей не выдержал и полнёс кулак к уху.

«Ничего он не поймёт. Он же маленький совсем… И почему тут взрослых нет?»

— Рейс перебронировать! Звонить! Дзинь-дзинь!

Малыш повторил жест Алексея.

И выкрикнул звонко:

— Зинь!

— Вот-вот! — радостно подтвердил Алексей. — Вот это самое! Это в точку!

Малыш задумался, нахмурив брови.

— Телефон есть у вас? — взмолился Алексей. — Хоть какой-нибудь? Мне всё равно. Старенький, проводной, дисковый — любой! Я…

Он похлопал по карманам брюк.

— Я заплачу, денег дам!

Потом замер на секунду и, озарённый догадкой, радостно заулыбался.

— Вот что у меня есть! Это лучше денег! Честное слово!

Достал из нагрудного карман леденец и протянул малышу.

И почему-то именно в этот момент поначалу равнодушный, а потом задумчивый взгляд ребёнка стал испуганным. Страх наполнил его глаза.

Малыш попятился опасливо, словно от змеи, и быстро забормотал что-то длинное и рамеренное, до странности похожее на молитву.

Хотя… Неужели кроху успели научить молитвам?

— Ну, знаешь! — обиделся Алексей. — Я с тобой по-дружески, открыто и доверчиво! Последнюю конфету тебе отдаю!

Он осторожно приблизился к ребёнку, наклонился и положил леденец на землю.

— Из дома прихватил, чтобы в самолёте сосать. Нервы успокоить. Да и уши у меня иногда закладывает. Теперь вот тебе отдаю. Хотя, похоже, тебе это ни к чему.

Малыш негромко захныкал.

— Ну, хватит, — неуверенно и даже с некоторой робостью, присущей некоторым неопытным в общении с детьми межчинам, произнёс Алексей.

И, на всякий случай, огляделся по сторонам.

«Высунется сейчас кто-нибудь из местных, и решит, что я ребёнка обижаю… Достанется по первое число! Тогда уж точно никуда не улечу».

— Не-е… Не надо плакать! Не надо! Дядя не страшный, дядя смешной. Какой смешной дядя! Сейчас покажу, какой…

Алексей высунул язык и, приложив ладони к ушам, по-обезьяньи их отттопырил.

— А так я симпатичней? Видишь, дядя стал как обезьянка! Мартышка!

И Алексей задвигал ладонями, шевеля уши.

Ну вот, кажется, получилось. Малыш успокоился и сменил, наконец, плаксиво-испуганный вид на заинтересованный.

Леденец, правда, он так и не взял.

Но, похоже, решил смешному дяде помочь.

Он повернулся и пошёл вдоль по дороге. Повернулся и махнул рукой Алексею, приглашая смешного дяди за собой.

— Ладно, — сказал Алексей. — Уговорил…

И пошёл вслед за мальчуганом.

«Игнат, приветствую!

Как видишь, от дел я всё-таки не отошёл и перо моё… точнее, клавиатура — не пылится в дальнем углу, но по прежнему в работе.

Что меня, честно говоря, не слишком-то радует, поскольку от этой самой работы, ввиду её полной бесперспективности, я мечтал освободить и себя, и многострадальную клавиатуру свою и не менее многострадальное перо, которое у меня вопреки моде на всё передовое и высокотехнологичное — всё-таки есть.

Из всех свобод свободу от труда ценю я сейчас особенно высоко.

Хотя (и ты знаешь это!) всегда я был трудолюбив и плодовит, но плоды труды — разочаровывающе бесвкусны, не горьки даже, и уж тем более не сладки, а отвратительно безвкусны (и это ты тоже знаешь).

Для чего же пишу теперь?

Сам не знаю…

Догадываюсь, пытаюсь подобрать интеллектуально удовлетворительные объяснения.

Так, чтобы не утратить веру в свою способность подбирать (в особенности, post factum) очень убедительные объяснения самым необъяснимым своим поступкам.

Объяснение первое: обязательства и обещания.

Самое глупое объяснение из всех возможных!

Обязательства перед тобой, письменные и устные, формальные и неформальные, я давно выполнил.

Обещаний не давал, и клятв — не давал же (хоть ты и пытался их у меня вырвать).

Да, говорили о статье. Можно ли считать это обещанием с моей стороны?

Да нет, конечно. Ничего ты бы от меня не получил, если бы…

Объяснения второе: желание вернуться.

Нет, не это. Уж точно не это!

В писательскую ремесленную лавку я вернусь, нечего об этом и думать. Выбор сделан, и выбор этот окончательный.

Вечного во мне, может, и не так много, но что было — я отдал. Да и суетное отдал всё, до клочка и гроша последнего.

Больше ничего не осталось.

Ещё объяснение: привычка делиться мыслями. Привычка переносить их на бумагу.

Это объяснение поубедительней первых двух. Но тоже — из их числа.

Чепуха! Все привычки преодолеваются равнодушием, и эту, последнюю, я так же преодолел.