Марина Светлая - На берегу незамерзающего Понта

Полина почувствовала, как начинает дрожать — крупно, всем телом, словно в нахлынувшей лихорадке. К горлу подкатывал тошнотворный ком, а ведь она почти убедила себя, что хуже уже не будет. Хуже уже некуда? Есть. Хуже там, куда тебя столкнет дружная, сплоченная семья Мирошниченко. Женщина, стоящая сейчас перед ней, тысячу раз права — рассчитывать было глупо. И Лёлька была права. Верить — глупо, мечтать — глупо. Даже если Ивану и померещилась возможность вырваться из собственного мира — не дадут, не пустят, вернут обратно, вправят на место мозги.

И вручат ей деньги. Плата за услуги.

Полина вырвала конверт из рук Людмилы Андреевны и усмехнулась.

— Благодарю! — разве что поклон не отвесила.

— Ну что ты, милая, какие проблемы! — горячо «обрадовалась» Мила. — Только заруби себе на носу: не женятся мужики Мирошниченко на таких, как ты. Никогда не женятся, поняла?

— Да я и не собиралась, — хохотнула Полька, пряча конверт в карман.

— Умная девочка. Не чета некоторым. Ну так что? Договорились мы с тобой, да?

— У вас все?

— Да, я думаю, можно закругляться, — умиротворенно пожала плечами Мила. — Ты, главное, не унывай. И нос не вешай. Найди себе кого попроще, твоего уровня.

— А вы знаете «мой уровень»? — По́лины глаза блеснули. — Это ваш сын был попроще.

— Вот как? Это ты по толщине конверта судишь? Добавить?

— Уходите, Людмила Андреевна, — выдохнула Полина.

— Ну, пока, пока, — легко усмехнулась Мирошниченко и, развернувшись на каблуках, нетвердой походкой направилась к джипу, из которого выскочил услужливый шофер и открыл для нее дверцу. Напоследок Мила снова повернулась к Полине и махнула ей своей маленькой изящной ладошкой в перчатке. Ее цепкий, ищущий удовлетворения в содеянном взгляд был сосредоточен на страдании, сейчас так четко читавшемся на По́лином лице.

И стоило ей опуститься на заднее сидение, как наступившую мертвую в это время года тишину улицы огласил рев двигателя. На подъезде к коттеджу показался автомобиль матери. Мила наполовину высунулась из салона. Зорина подъезжала к воротам. Всего несколько мгновений. Татьяна Витальевна вышла. Людмила Андреевна снова оказалась в полумраке своего джипа.

Но друг друга они разглядеть успели.

Джип сорвался с места.

Зорина рванула к дочери:

— Кто это? Что случилось?

— Мама Вани, — Полина резко развернулась и быстро пошла в дом.

— Что она хотела? — засеменила за ней Татьяна Витальевна, ничуть не отставая. И хорошо, что лица ее дочь не видела. Потому что она знала, сама не понимая откуда, но знала, чего хотела Людмила Мирошниченко. Едва ли что изменилось за двадцать лет.

— Денег дала, — отозвалась дочь, с силой распахивая перед собой дверь.

— Зачем?

— Сказала, Ванька передал.

— Ванька… — тяжело охнула мать. И закричать бы: и ты поверила?! Но заставляла себя молчать. — А ты? — только и осмелилась она спросить.

— А я взяла, — Полина резко развернулась и уставилась в лицо матери. — Взяла.

— Господи… Зачем ты взяла? — вскрикнула Татьяна Витальевна, остановившись как вкопанная. Видеть больные глаза дочери было невыносимо. Но собственная обжигающая боль полоснула под ребрами так, что она едва не задохнулась. По шрамам. По тем ранам, которые так до сих пор и не зажили.

— А пусть будет! Верну… когда-нибудь…

— Кому вернешь? Ему?!

— Ну не ей же! — усмехнулась Поля.

— Отдай их мне и забудь! Забудь, не было ничего!

— Нет.

— Поля, пожалуйста! Зачем тебе этот груз! Не надо!

— Не переживай.

— Поля!

— Что? — огрызнулась она.

Татьяна Витальевна опустила голову. Не-вы-но-си-мо. Она когда-то именно этого и не выдержала. Стало последней каплей. Выгорела враз. Ничего после такого уже не хотела и не ждала. Дочь же… разозлилась. Сейчас — по-настоящему.

— Дай мне слово, что не станешь искать встреч с ним, — только и смогла она попросить.

— Я подумаю, — Полина сжала губы и скинула уличную одежду. — И поговори, пожалуйста, с хозяйкой квартиры. Я не вернусь в Одессу.

Она кивнула матери и ушла к себе.

«Я не вернусь в Одессу», — отзвучал По́лин голос.

«Я не вернусь в Одессу», — вторила она сама, девятнадцатилетняя, собственной дочери. Нет, конечно, не дочери. Тетке. Единственному оставшемуся на земле родному человеку. Тете Маше.

Та гладила ее по голове, терпела, все терпела. И то, как Таня вцепилась в нее со всей дури, словно в единственную опору там, где из-под ног ушла земля. И судорожные рыдания, которым не было конца и края. И полную апатию, когда Таня просто лежала в своей комнате в стареньком доме, глядя в потолок, сутками не ела, ничего не хотела, ни о чем не просила. Руки ей жгли проклятые деньги, которые привезла Мила, чтобы Таня безболезненно ушла из жизни Димы. Потому что жена — бе-ре-мен-на. И никуда мужа не отпускает.

«За услуги», — сказала тогда Людмила Андреевна. Отчего Зорина едва не потеряла всякое самообладание. Но как-то удержалась на самом краю. Не взвыла прямо при ней. Выла потом — тетке.

Те деньги лежали на тумбочке возле кровати несколько месяцев. Чтобы самой не забывать, что нельзя, никак нельзя надеяться на то, что никогда не сбудется. Нельзя трогать чужое. Нельзя лезть, куда и сама знаешь, что не имеешь права.

А потом по жизни Тане неоднократно приходилось брать чужие деньги «за услуги», хотя это называлось по-другому. Но тот конверт она так и не выбросила из прошлого, которое год за годом замарывала. Он незаметно исчез в голодные годы — тетка забрала. Таня не переспросила.

Предпочла забыть.

Отгорела.

Но забудет ли Полина? Отгорит ли?

Татьяна Витальевна не хотела знать. Она хотела только одного — чтобы ничего этого не было. Никогда не было.

Запершись в своей комнате, чтобы не слышала дочь, она несколько мгновений сжимала и разжимала пальцы, вцепившиеся в корпус телефона. Пока, наконец, не решилась. Она никогда ему не звонила. Звонил только он и только раз. Сказать, что отменил роспись в ЗАГСе. И хотел знать, как дочь. Хотел знать, Господи…

Татьяна Витальевна всхлипнула и набрала номер, полученный ею в тот страшный день, когда нормальная жизнь закончилась.

— Да, Тань, здравствуй, — ответил Мирошниченко не сразу, но успев в отведенное оператором время.

— Не отвлекаю от дел государственных? — негромко рассмеялась Зорина.

— Неважно. Что ты хотела?

— Ты определился с важным? Поздравляю.

— Тань, — вдохнул он устало.

— За все время, что мы знакомы, — продолжала она, сдерживая всхлипы, — я просила тебя всего раз. Разберись с женой. Двадцать лет назад я попросила тебя разобраться с женой. Ты разобрался, молодец, Дим. У вас семья, сын. Все прекрасно. Но Полю зачем было трогать? Что она ей сделала?

— Не говори загадками.