Марина Светлая - На берегу незамерзающего Понта

— Я понимаю, когда она ко мне тогда явилась, — не слушала его Таня, продолжая сбивчиво говорить о своем: — Я была виновата, для нее — безоговорочно. Мне было больно, но я это тогда заслужила. А в чем Полина провинилась, чтобы получить спустя двадцать лет такой же конверт?

— Какой конверт? — непонимающе переспросил Дмитрий Иванович.

— С отступными. Чтобы оставила в покое семью Мирошниченко.

В трубке некоторое время было тихо.

— Когда она была у вас? — раздался наконец глухой голос.

— Только уехала. Меня дома не было. Ей Полька открыла и… Она сказала, что это от Ивана.

— Это не от него, ты же понимаешь?

— Понимаю. И тогда понимала, что не от тебя. Но Полька… — все-таки расплакалась. Нервы сдавали, нервы были ни к черту. Полина не вернется в Одессу, Полина решила бросить там все. Даже академию. Зачем? Ради чего? Ради этого мальчишки, который ей весь свет застил? Как когда-то ей застил все живое его отец. Зорина подошла к окну, не отрывая трубки от уха. И попыталась успокоиться, после чего ровно проговорила: — Разберись с женой. Я ни о чем никогда тебя не попрошу больше. Но разберись с ней, пока я… Это за меня заступиться было некому, а я за Польку камня на камне не оставлю, понял?

— Да, Тань. Я обещаю. Она больше никогда не появится в вашей жизни. Но если когда-нибудь что-то понадобится — тебе или Поле — пожалуйста, позвони. Позволь мне помочь.

— Ничего не надо. Не хочу ничего, — покачала головой Татьяна Витальевна, словно он мог ее видеть. — Ты слово сыну дал — так сдержи его. Держись от нас подальше. Я пришла тогда только из-за Полины, иначе бы никогда. Так сделай вид, что ничего не было. Не звони, не спрашивай, забудь.

— Хорошо. Хорошо, обещаю.

— Спасибо, Дима… — проговорила Зорина и отключилась. Навсегда. Только теперь это «навсегда» было глуше, чернее, чем когда она выгнала его двадцать лет назад.

Татьяна Витальевна смотрела, как на землю все ложится и ложится мелкий снег. А потом медленно сползла на пол, прижимая телефон к груди. Если бы тогда он и правда разобрался с Милой, развелся, приехал… она бы никогда-никогда-никогда его больше не оттолкнула.

Если бы он появился в ее жизни снова до того, как Ванька встретил Полину, и тогда бы она позволила ему в ней остаться.

Если бы Мила не явилась сегодня, она бы втихомолку радовалась его редким звонкам с просьбами рассказать про дочь.

Но Зорина никогда не имела привычки поддаваться несбыточному. Она отсекала его за ненадобностью и шла дальше. Только сейчас у нее совсем не было сил снова подняться и куда-то там идти. И главное — все это оказалось ненужным.

А где-то за несколько десятков километров, в одном из кабинетов городского совета сидел, опустив голову, Дмитрий Иванович. Он отложил в сторону телефон и сердито отмахнулся от помощника, заглянувшего к нему. За окном, в которое он уставился, было пасмурно, так же пасмурно было и внутри него от осознания, что двадцать лет — это целая вечность. И даже через эту вечность болит, когда вскрывается грязная правда. Больно, что не знал тогда. Но в то же время он испытывал облегчение оттого, что узнал сейчас.

И это станет окончательной точкой в том, что он должен был закончить двадцать лет назад.

В конце февраля на переправе в Черноморске у берега все еще плескались на волнах лебеди. Когда становилось совсем тошно, по зиме Таня всегда приезжала сюда. Наверное, лет с двадцати, едва впервые засекла. Брала с собой мелкую Польку и срывалась с места. Девочка едва пошла своими ножками — а уже носилась по пляжу среди птиц и хохотала так, что на душе теплело, и тогда тиски хоть ненадолго отпускали, и оказывалось, что можно немножко дышать.

Иногда лебедей бывало очень много. Иногда совсем не наблюдалось в округе. В зависимости от того, насколько теплая зима. В этом году у кромки воды заметила всего двух. Пара — и гадать не приходится. Лебеди парами живут. Столько песен про это, стихов, книг. Это на всю жизнь въелось в подкорку и, наверное, потому и нравилось смотреть на них как на что-то такое… недостижимое в ее собственной жизни, в которой она так и не позволила себе снова кому-то поверить.

Таня неспешно вышагивала по прибрежному песку пополам с ракушечником, жмурясь от яркого солнца, и разглядывала птиц, покачивавшихся на воде. С собой у нее сегодня ни булки, ни печенья. Покрошить нечего. Впрочем, они и не бросались к людям, предпочитая так же наблюдать за ней со стороны.

Поездка в Одессу закончилась, как и ожидалось, решением ставить новый котел. Обежала несколько фирм, зондировала ценовую политику, потом отвлекалась на новые скатерти для столовой, а из «Шоколадницы» выходила уже уверенной и с коробкой трюфелей.

Сколько можно мучиться? Последнюю зиму кое-как пережили, но ремонту эта старая махина если и подлежала, то мастеров на нее рукастых не находилось. Генка наведывался на прошлой неделе и постановил: «Не, ну ты мать голову включи! Ты с ним долго не протянешь!»

Вообще-то он приехал проверить бойлеры в коттеджах. Там тоже конь не валялся. Сезон впереди. Работать до изнеможения. Падать в сон без сил. Скорее бы. Только б не думать.

Один из лебедей шумно замахал крыльями и подлетел к песку, выводя Таню из оцепенения. Она ведь и правда дала себе слово не думать. Как так вышло, что снова думала? Наверное, конец февраля — последний выдох перед весной. А весной — долгий вдох.

Но как вообще дышать, когда в доме, в своей комнатке на первом этаже с низким окном, самый родной на земле человечек все еще пытается выжить? Совсем как эта птица — крыльями машет, да не летит.

И все же в самом конце января Полина едва не взвилась в небо. Даже взгляд на один вечер другим стал. «Мама, я завтра с утра в Киев, ненадолго», — сказала она вдруг за ужином, который впервые за долгое время решила съесть. Но решила она не только это.

Преданности и веры в ее девочке оказалось столько, сколько в самой себе Таня никогда не знала. Упрямства — до боли. Только хребет ломать. И чего стоило ее оставить дома и ни слова не сказать правды, сдержать клятву, данную Ивану, Зорина-старшая даже вспоминать боялась — думала, рехнется.

«Я ему обещала, понимаешь? — кричала потом дочь из своей комнаты, скидывая вещи в рюкзак, когда они ругались. — Я обещала, что буду с ним! Везде! Всегда! Навсегда!»

«Ему это не надо!» — отвечала мать, борясь с отчаянием, хватаясь за крохи самообладания. И буквально падая на порог, когда Полина пыталась покинуть дом. Знала, что поперек пути ляжет, но не выпустит.

«Мне надо!» — настаивала Поля собираясь перешагнуть.

«Ты выглядишь жалко!»

«Плевать!»

Да, ей было плевать. Много позже, снова рыдая в руках собственной матери, уже под самое утро той страшной ночи, когда случился этот кризис, она сбивчиво рассказывала о своем обещании бегать за ним собачонкой, куда бы он ни ушел.