Марина Светлая - Кофейный роман

– Так че? В ментовку звонить? – зазвучал на том конце совершенно незнакомый сиплый голос.

– Э-э-э… какую ментовку? Ты кто? – резко проснувшись окончательно, спросил Макс.

– Охранник. Я тут бар охраняю, а твой орел набухерился и на клиентов кидается. Еле успокоили.

– Заперли? – хохотнул Вересов.

– Не, обошлось. Он на ногах не стоит. Еле добились, кому звонить. Говорит, мол, только не Таське. А ты у него в телефоне «шефом» значишься. Так че? Забирать тело будешь?

– Буду.

Через полчаса Вересов стоял в самом дальнем углу барного зала, где дремал Закревский, развалившись на стуле.

– Вставай давай, орел хренов, – ржал Макс. Орел не реагировал.

Полюбовавшись расписанной физиономией Ярослава, он спросил суетившегося рядом охранника:

– И много клиентов пострадало?

– Та больше он пострадал, – махнул рукой тот. – Они его даже и не били толком. Упал он неудачно. Рожей стаканы смахнул на пол. Мужик, ты прости, что дернули. Но иначе реально только в ментовку. А кому оно надо?

Закревский, между тем, разлепил черные свои очи и мутным взором воззрился на собственного начальника. Потом разлепил и уста свои с разбитой верхней губой. И, едва шевеля ею, выдал:

– А Ника где?

– Ника? – переспросил Макс и хмыкнул: – Значит, Ника… За стаканы заплатил? – снова поинтересовался у охранника.

– Да какой там? Грозил иском за возмещение морального ущерба.

– Макс, садись, выпьем! – выдохнул Закревский и заорал: – Ээээ… Принесите нам выпить!

– Уймись, – отмахнулся Вересов.

Вынув бумажник, Макс расплатился с барменом, нарисовавшимся, едва заговорили о «возмещении».

– Что ж ты такой тяжелый, сволочь! – ворчал Вересов, выволакивая «тело» из бара и запихивая в машину. Искренне радуясь, что до квартиры и Вересова, и его багаж довезет лифт.

Спустя час Макс пил кофе на кухне Закревского, в то время как сам гостеприимный хозяин торчал в душе, откуда Слава выперся уже хоть отдаленно напоминавшим себя самого. Хотя бы на ногах стоять начал. Кое-как прошлепав к Вересову, сел на табуретку, сложил руки на столе и устроил на них свою черную и очень нетрезвую голову.

– У меня коньяк был, – пробормотал он.

– Тебе сейчас хоть с коньяком, хоть без лучше не станет, – отозвался Вересов. – Кофе будешь?

– Буду, – буркнул Закревский. Потом в его мозгу что-то противно дзенькнуло, и он пробормотал: – Скотина я, Макс. Сам ключи взял, а сам…

– Чегоооо? – протянул Вересов, зависнув с джезвой и кофе в руках.

Ярослав слабо махнул рукой и откинул голову, прислонившись спиной к стене. А потом отрывисто заговорил:

– Да от хаты ключи… Но для нас это разное… Она хочет е**ться, а я жениться. Думал, теперь, когда ребенок… хрен… Каргин сказал, патология… А я не хочу припоминать ей, оно само вырвалось…

– Твою ж мать… – Макс отставил кофе и джезву в сторону и уселся обратно перед Закревским. – Ты в своем уме? Ты что, идиот, с Каргиной связался?

– Ну связался. И что?

– И что? Ты спрашиваешь, и что? Каргин был твоим клиентом, а ты с последствиями трахал бабу, против которой вел дело? – помолчал и глухо добавил: – А теперь я должен делать все, чтобы Каргин сохранил семью с этой бабой, на которой ты, оказывается, хочешь жениться. О**еть!

Вересов резко поднялся и принялся все же варить кофе, сдерживая себя. Руки чесались настучать этому дебилу по его патлатой голове. Которую сам Макс совершенно искренне всегда считал достаточно умной. До сегодняшней ночи.

– Было бы лучше, если бы ее семью пытался сохранить я? – выдохнул Закревский, будто враз протрезвел. – Я ее люблю, ясно?

– Ясно, – буркнул Макс и поставил перед ним чашку кофе. – Пей и спать иди!

– А ты езжай уже, – пробормотал Слава. – Или диван разложить? Утро скоро.

– Нет, я домой. К Маре.

Gala: ты тут?

Gala: тут?

Gala: Вер, ты куда пропала?

Gala: Верунь, ну я скучаю.

Gala: ты живая вообще???????

Gala: Верка! Как сможешь, напиши хоть, я с ума схожу!

Свернувшись на диване, Ника гипнотизировала телефон, который лежал прямо перед ее глазами. Сегодня он не звонил ни разу. Она не удивлялась и понимала почему, но упрямо пялилась на трубку на подушке. Галка права, тысячу раз права. Сколько раз Ника мысленно говорила со Славой. Рассказывая и объясняя. А вслух не получалось. Сразу все слова становились жалобой и застревали в горле. Не потому, что он запретил. Потому что она не хотела. Жаловаться не хотела. Вся ее жизнь, выраженная в словах, казалась сопливым телемылом. Она такие терпеть не могла.

Ника повернулась на спину. В животе заныло чуть сильнее. Тянуло со вчерашнего вечера, уже почти привычно. Врач говорила, при подобных симптомах лучше полежать. И Ника лежала. С самого утра. И твердила себе, что надо поесть.

Наконец, заставила себя встать и побрести на кухню. Там долго смотрела в открытый холодильник, разглядывая заставленные всевозможной едой полки. Откуда ему было знать, что она любит? Потому вез все подряд.

Закревский старался. Она – нет.

Ника хлопнула дверцей и раскрыла морозилку. Мороженое. Но и его не достала и вернулась в комнату, на диван. Надо лежать.

Телефон по-прежнему молчал, стрелки двигались по циферблату, в комнате стало темно. Резко поднявшись, Ника отправилась в душ. Перед сном. Хватит того, что она не спала предыдущую. А ей надо спать. Врач говорила. Для нормализации давления нужен крепкий продолжительный сон. Дура-Айболитша! Откуда ж ему взяться, если она по ночам размышляет, где ночует Закревский. Точнее, с кем.

Хватит!

Ника решительно скинула пижаму и замерла. Чувствуя, как холодной волной накатывает паника. На светлых пижамных штанах хорошо были заметны небольшие яркие бурые пятна.

Скорую она вызвала сама.

Через сутки ему стало хреново по-настоящему. Нет, не физически. Физическое не перекрывало, только усугубляло.

Как ехал в бар от Ники, Закревский еще помнил. Помнил, как заказал водки. Помнил, как нажирался. Молча и методично. А вот зачем к кому-то там драться полез – не помнил, хоть убей. Объяснение могло быть только одно. От алкоголя прекратить думать о Нике не получалось. Видимо, решил, что его следует отправить в отключку в буквальном смысле. А какие еще варианты? О том, что было после, не имел даже приблизительного представления.

Более-менее в себя он начал приходить уже в ду́ше, когда Вересов притаранил его домой. Там Закревского посетила светлая мысль, которую он запомнил отчетливо, до слова. А за каким хреном он вообще начал ей припоминать то, о чем самому себе клялся никогда больше не думать? Чего хотел добиться? Что она оправдываться начнет? Так она не начнет. Не перед ним. Оно ей не надо. И ему оно не надо, потому что это ее и только ее жизнь.