Марина Светлая - Кофейный роман

А ревность к прошлому, оказывается, в нем дремала. Нешуточная такая. Права Тася. Сперва он должен себе самому ответить на вопрос, сможет ли жить с ней при таком ее прошлом и не думать об этом. Понимая, что оно было и никуда не делось. И останется при ней.

Смешно. Ярослав был уверен, что сможет. Если бы только она хоть одно движение ему навстречу сделала. Ее шоу с раздеванием в его присутствии не считается. Когда ей становилось плохо, она начинала… какое там слово крутое было? Фраппировать. Во-во. Вытворять что-то такое, чему и названия толком не было.

И опять же – откуда он это знает про нее? Она никогда ничего не говорила. Она никогда ни о чем не просила. Она никогда не обнаруживала никаких эмоций, кроме двух вспышек, которые ему ярко запомнились. Первая – после его месячного отсутствия, со швырянием мороженого. И вторая – накануне, в коридоре. Оба раза сам был хорош.

Но ответа на его вопрос эти вспышки так и не давали. Откуда он знал про нее самое главное? В каждом повороте головы, в каждой интонации голоса, в каждом взгляде он читал что-то совсем не то, что произносили ее губы. Может быть, он ошибался. Может быть, потому и ляпнул ей про Каргина, что хотел убедиться, что не ошибается.

Следующий день он промучился похмельем, валяясь на диване и переключая каналы на пульте. Потом завалился спать. Но спалось плохо. Он вообще нормально спать перестал. Вот только разве что спьяну – как вариант, можно стать алкашом. Только чтобы хоть иногда высыпаться.

Утром поехал в контору. В конце концов, еще иногда работать надо. А то уже даже Санька стала удивляться его визитам на работу больше, чем прогулам.

Вересов вошел без стука с папкой в руках. Расположился на диване. Глянул в разноцветное лицо своего работничка и, не удержавшись, хмыкнул.

– И как оно?

– А как ты думаешь? – мрачно ответил Ярослав. – Воспитывать будешь?

– Не буду. Я тебе не мать, не сестра и не любовница. Но у меня есть кое-что по твоей просьбе. Как теперь понимаю, это было для тебя, а не для дела.

Закревский вскинул на него глаза и удивленно спросил:

– По какой еще просьбе?

– Приплыли! – рявкнул Вересов. – О домашнем насилии и прочей лабуде. Что, не надо уже?

Слава стукнул себя по лбу и поморщился. Разговор более чем двухмесячной давности припоминал смутно. Но этот разговор действительно имел место. Как и темно-синие следы от пятерни на руке Вероники.

– Твою мать… – пробормотал он и живо спросил: – Нарыл что-то?

– Ты смотри, оживился, – констатировал Вересов и продолжил: – Нарыл. Не я, конечно. И не много, как и предупреждал. Винниченко сказал, что в архиве определенно кто-то копался. В реестре дел, возможно, тоже. Путаница присутствует, но такая, незамысловатая, которую всегда можно списать на банальную ошибку в программе при переносе с бумажного носителя. От протокола опроса остался всего один лист, и еще имеется постановление о прекращении дела в связи с отказом потерпевшей от заявления. В принципе, даже из мелочевки в протоколе ясно, что распустил руки Каргин нехило. И еще, она там заявляет, что съехала от мужа и подала на развод. Уж по каким причинам ничего не состоялось – теперь можно только гадать. В общем, сам посмотришь, держи, – он кинул на стол Закревскому папку, – больше здесь ничего не нарыть.

Закревский медленно придвинул папку к себе и спросил:

– Когда это было?

– Четыре года назад.

– Четыре года назад, – тупо повторил Закревский и резкими торопливыми движениями раскрыл папку. Строчки перед глазами поплыли. Вместо этого отчетливо виделась синяя пятерня на ее левой руке. – Значит, тогда он вернул ее «в семью».

– У каждого свой «пунктик», – отозвался Макс, поднимаясь с дивана.

Закревский вскочил следом.

– Спасибо, я твой должник. И этого Винниченко. Если когда-нибудь кто-нибудь из вас вздумает разводиться, предоставлю услуги со скидкой. С работы сегодня отпустишь? Надо.

– Иди к черту! – ответил Вересов и вышел из кабинета.

Через тридцать секунд из этого же кабинета, одеваясь на ходу, вылетел и Закревский.

Дорогой не думал. Если бы думал, точно взорвался бы. Паззл в голове начинал постепенно складываться. Во всяком случае, выражение, брошенное Каргиным много месяцев назад, приобретало новый смысл. «И я не без греха». Кажется, что-то в этом роде? Ни хрена себе, не без греха!

Поднимаясь на лифте на ее четвертый этаж, судорожно соображал, что говорить. Нужно же что-то говорить? Нужно ли? В конце концов, если она сама не желает рассказывать о себе, имеет ли он право? Довольно того, что он знает теперь о ней хоть капельку больше. Довольно, что хотя бы смутно может представить себе, почему. Почему это все произошло. Происходит.

Подойдя к двери, нажал звонок. И прислушивался к шагам за дверью. Но было тихо. Во всяком случае, никаких признаков, чтобы кто-то собирался открывать. Закревский позвонил еще раз, но не дождавшись, полез все-таки в карман за ключом. Два поворота в замке. Щелчок. Дверь открылась. Надо же. А ведь по сути сам ключ – уже предложение приходить в любое время. Эта мысль шевельнулась где-то в стороне от него самого и не удивила. Удивило только то, что он не думал об этом позавчера, когда позволил себе повысить на нее голос.

Вошел в квартиру. Включил в прихожей свет и выкрикнул:

– Ника!

Тишина…

Не разуваясь, влетел в комнату. Никого не было. Почти зловещая пустота. Зашел на кухню, в ванную – тоже никого.

Потянулся в карман за телефоном. Но стоило притронуться к нему, как тот заорал на португальском языке какую-то устрашающую мелодию, выбранную им однажды в качестве звонка.

– Ника! – с облегчением выдохнул он в трубку, едва принял вызов.

– Привет, – раздался негромкий голос. – Я не вовремя, наверное… я тут… я в больнице, а они не отпускают. Но с ним все в порядке, не волнуйся. Просто мне надо кое-что. Может, ты привезешь? Пижаму, тапки, халат. А?

Ступор длился меньше секунды. Но и секунда показалась вечностью.

– Где лежит? В шкафу? – скрип. Грохот. Трещание. – А тапки?

– Где всегда – в тумбочке в коридоре.

Пауза. Шаги. Скрип.

– Все, нашел. Что-то еще? Вспоминай сразу.

– Где нашел? – голос стал удивленным.

– Да в тумбочке нашел. Ника, еще, наверное, смену белья? Или ты брала?

В трубке что-то засвистело, икнуло и замерло.

– Никаа! Ну не молчи. Надо? Нет? Ладно, если что, потом довезу. В какую больницу ехать?

– Ты где? – услышал он в ответ.

Закревский как раз закончил укладывать в сумку, найденную в прихожей, ее пижаму, одним плечом прижимая к уху телефон.

– Ну, в данный момент выхожу из квартиры!

– Ааааа… – все еще непонимающе протянула Ника и вдруг вскрикнула: – Белье в комоде, в левом верхнем ящике. Ну чтоб сразу…