Аннэ Фрейтаг - Мне не жаль [litres]

Момо чувствует, как сестра сжимает ее ногу, как если бы она была маленьким животным. Фрида всегда так поступает, когда Момо грустно, – начинает обнимать ее руки, ноги, в зависимости от того, до чего она может дотянуться. Момо громко сглатывает в тишине.

– Мне очень жаль, – снова говорит Линда, вытирая слезы с лица Момо и притягивая ее к себе. Прежняя гравитация исчезает. Пронзительный дискомфорт, изнурительные мысли, которые Момо запретила себе произносить вслух, но не могла перестать думать об этом. Стоять в этих объятиях, тело к телу с Линдой, как если бы больной зуб наконец перестает болеть.

– О, Линда, ты все-таки пришла! – Голос матери Момо эхом разносится по коридору, и Момо мгновенно отпускает Линду. Так быстро, как будто ее обожгли. Затем они неловко встают бок о бок, Момо с таким выражением лица, как будто ее поймали за чем-то запрещенным.

– Я заказала тебе поесть, – говорит ее мать Линде. А потом всем: – Давайте, пора кушать, а то все остынет.

Линда стоит рядом с кроватью Момо. Она никогда не чувствовала себя плохо в этой комнате, но теперь чувствует. Момо пыталась поцеловать ее, фактически сразу после того, как она закрыла за собой дверь. А перед этим она коснулась Линды под столом, провела по колену, затем по внутренней стороне бедра. Момо украдкой посмотрела на нее, когда мать поднялась, чтобы открыть вино. И Линда хотела бы близости с ней сейчас. Целовать ее и раздевать, касаясь ее кожи. Ей хотелось бы всего этого. Чтобы трогать ее и смотреть, как она кончает. Но Линда не двигается, она все еще стоит рядом с кроватью, на которой сидит Момо, и натягивает футболку через голову. Горит только прикроватная лампа, остальную часть комнаты окутывает серая тьма, напоминающая Линде о ночи с Эдгаром.

Момо расстегивает бюстгальтер. Она делает это медленно и сексуально, стягивая лямки с плеч руками, сантиметр за сантиметром. Она смотрит на Линду тем застенчивым, страстным взглядом, который вызывает в Линде нечто необъяснимое. Затем бюстгальтер падает на пол. Такой черный, что его проглатывают тени. Линда смотрит на Момо, которая встает на колени топлес на кровати и ждет. Как будто ее груди были наживкой, а Линда – рыбой. И обычно этого было бы достаточно, потому что Линда любит грудь Момо. Но сегодня что-то в ней борется с этим. Влечения нет. Она идет против того, чего хочет ее тело. И ее беспокоит не только Эдгар. Ложь, которая кажется непреодолимой преградой между ней и матрасом, высотой с башню. Но Момо тоже врет. И такое чувство, будто она никогда не признается в том, что их связывает. Линда поняла. Она все еще боится. Это непросто, она это знает. Не у всех есть понимающие родители. Но ситуация в коридоре была неправильной во многих отношениях. Как Момо вырвалась из рук. Как будто голос ее матери ударил ее током.

Проходят секунды, а Линда по-прежнему не двигается, не подходит к Момо, не целует ее, не трогает ее, настроение превращается в странное беспокойство. Тишина, которая теперь просто существует. И вдруг Момо кажется еще более обнаженной. Состояние, которое выходит далеко за рамки наготы, далеко за рамки физического состояния. Она тянется к своей футболке и прикрывает ею грудь.

– Что происходит? – спрашивает Момо.

И Линда не знает, что сказать. Как об этом сказать. О том, что произошло, она едва ли в состоянии вообще говорить. Она спала с Эдгаром, и это сильно ранит Момо. При мысли об этом Линда сглатывает и смотрит в пол. Она хотела бы рассказать Момо все здесь и сейчас. Но ей не позволено. Тем не менее сейчас Линда злится. Хоть это и она лжет, у нее есть свои секреты. Но ее чувства тоже ранили.

Линда с самого начала сказала Момо, что не хочет отношений только за закрытыми дверями. Нет любви, которая маскируется под дружбу, которая длится только ночью в темноте, а затем снова запихивается в ящик на рассвете, который закрывается герметичной крышкой от мира с первыми лучами солнца. Она сказала Момо, что не будет торопить ее. И что это нормально, если она не хочет рассказывать об этом своим родителям, потому что это решать ей, когда она расскажет им, если вообще расскажет. Но Линда не хочет встречаться втайне. По крайней мере, в долгосрочной перспективе. Она сказала, что это решение Момо и что она примет любое ее решение. Но это должно быть правильно для обеих. А потом Линда сказала ей, что любит ее. И что ей не стыдно за свои чувства. Она сказала, что ей все равно, что о ней думают другие. И что, по крайней мере, в долгосрочной перспективе она хочет быть с Момо только в том случае, если Момо чувствует то же самое. Даже если она не сможет публично признаться в том, что любит ее.

Линда знала, что на это потребуется время. Она должна подождать, потому что это большой шаг. Шаг, который никого нельзя заставить сделать, каждый должен делать его в одиночку. Она бы пошла с Момо. Она бы была там. На ее стороне. Но сейчас в коридоре, когда Момо внезапно отстранилась от нее, испуганная и смущенная, Линда с болью осознала, что Момо никогда ничего не скажет. Ни сейчас, ни через год. Может быть, когда-нибудь, когда она переедет. Может, даже тогда. То, как Момо, да, почти отпрянула от нее, было для Линды как пощечина. Как будто она физически сделала то, что никогда не могла выразить словами: а именно то, что ей было стыдно за Линду. И если не за Линду, то за чувства к ней. Как будто они настолько отвратительны. Будто ее чувства – ошибка. Как будто все было бы проще, если бы Линда была парнем.

Момо ползет по кровати. Затем она замирает рядом с Линдой, надевает футболку и смотрит на нее.

– Что с тобой? – спрашивает она. – Почему ты плачешь?

Тушь попадает Линде в глаза, и она моргает.

– Что случилось? – с любовью спрашивает Момо и кладет руки Линде на плечи. – Ты можешь мне рассказать.

Они сидят друг напротив друга в этом сером полумраке и смотрят друг другу в глаза. Лица похожи на тени: одно наполовину освещено, другое скрыто. Линде нравятся глаза Момо. Эта немного странная форма, которая делает ее такой уникальной, темно-карие, обрамленные длинными ресницами.

– То, что случилось в коридоре сегодня, – наконец говорит Линда. Всего лишь одно предложение. Больше не нужно. А потом:

– Думаю, я хочу пойти домой.

Юлия не может припомнить, чтобы когда-либо говорила так открыто с мамой. Словно своими словами она сносила стены. За несколько недель до этого в Юлии все постепенно накапливалось: беспокойства и страхи забивали ее все больше и больше. И сегодня это внезапно вырвалось из нее. Она просто не могла больше нести этот груз. Внутреннее давление. Ее взорвало. Она сидела в слезах, со страшными мыслями, с пересохшим горлом. Время от времени ее рассказ прерывался внезапными рыданиями и икотой.