Юлия Дитрих - Не отпускай меня

Молодая знахарка оставалась с бабушкой вдвоём. Мать в сорок третьем уехала в район и там устроилась в центральный госпиталь санитаркой. Ждали, что скоро и она вернётся. А сегодня просто радовались окончанию войны, потому что теперь можно было надеяться, что время страшных новостей и горьких похоронок осталось позади.

Наверное, поэтому то холодное и серое время запомнилось мне светлее и теплее, чем оно было на самом деле.

Вера

Верины дни налаживались. Ещё несколько суток она провела в постели, но уже без тягостного ожидания. Мудрая Прокофьевна разрешила её дилемму раз и навсегда. А ещё через пару дней с помощью Глеба Вера стала выходить на тенистое заднее крыльцо большой полупустой станции, куда её так безапелляционно занесла судьба. Странное умиротворение снизошло на Веру. Несмотря на повисшее между ней и Глебом напряжение, она была спокойна, как никогда до этого.

Часами Вера сидела в старом кресле с полированными подлокотниками цвета вишни, держала в руке книгу и медленно перелистывала пожелтевшие гладкие страницы. Она терялась и путалась в коротких притчах давно почившего в бозе мудреца, не способная дочитать до конца ни одну из историй, потому что от размеренности строк на неё наваливались дремота и задумчивость. И всё же Вера не решалась спросить у Глеба, почему он выбрал для неё «Опыты» Монтеня. Их разговоры как-то не особенно клеились. Хозяин дома выглядел самодостаточным, не нуждающимся в беседах. Он проводил дни в работе. То хлопотал по дому, то заготавливал дрова, то чинил бесконечную череду заборов, настилов или же уезжал куда-то на несколько часов. Хотя Вера заметила, что Глеб всегда искренне радовался приходам Прокофьевны.

Вера старалась не придавать значения отстранённости Глеба. В конце концов он же не пригласил её к себе погостить. Она свалилась как снег на голову. Из-за неё у него появилась вереница забот и хлопот, и, конечно же, она не могла ничего от него требовать. Вера была благодарна им обоим – и Глебу, и Прокофьевне, что приняли её, заботились. Она надеялась, что вскоре сможет отплатить за их доброту. Пока она просто наслаждалась покоем этого забытого цивилизацией места и ждала, что окрепнет и сможет отправиться дальше.

Фокс, в отличие от хозяина, гостью одобрил. Каждый день, стоило Вере выйти на крыльцо, он приходил с ней посидеть. Частенько он коротал самое жаркое время дня, прячась в тени её кресла. Порой откуда-то снизу, из-под сиденья, он громко и тяжко, по-человечески вздыхал. Перед обаянием этого хитрюги устоять было невозможно. Вера свешивала руку и чесала пса по бархатистому подпалу затылка. Тот притворно зевал, будто ласка интересовала его меньше всего на свете. Но если Вера случаем убирала руку, тут же вскидывал глаза и, высунув дрожащий розовый кончик языка, скалясь в озорной улыбке, буравил её взглядом, пока она снова не опускала руку на мягкую макушку.

Прокофьевна по-прежнему навещала Веру каждый день, хотя необходимости в частых посещениях уже не было. Время текло медленно в этом странном месте. Прокофьевна приходила ближе к вечеру, и они сидели на веранде до самых сизых сумерек. Нестерпимая духота спадала, и верхушки растущих около дома высоких берёз начинали таинственно перешёптываться между собой.

Вере нравились простые разговоры, которые они вели с Прокофьевной. И хотя это не было целью, но как-то так получалось, что чаще Вера рассказывала о себе. Старая женщина слушала не перебивая, и, когда Вере уже казалось, что знахарка задумалась о чём-то своём, она неожиданно задавала вопросы, которые вели к следующей, а потом и к следующей истории.

Начала Вера историю с краха своего брака и с того, как внезапно она, больная и беспомощная, оказалась в поезде. Если бы не проводница Наталья, то оставленная на милость судьбы Вера не знала, куда бы её привело путешествие. И вот вечер за вечером, коротая часы в компании Прокофьевны, Вера рассказывала свою жизнь главу за главой. Сумерки наполнялись тихим голосом рассказчицы и терпким запахом травяных компрессов.

Две с половиной недели назад Вера стояла на перроне родного городка. Она горела нетерпением сесть в поезд и никогда больше не видеть эти узкие, словно синим опиумным дымом одурманенные, улочки. Не видеть и не вспоминать замощённую истёртым гранитом площадь, к которой все эти улочки вели.

Вера боялась, что, если сейчас она обернётся, оторвет хоть на мгновение взгляд от поворота, из-за которого должен показаться поезд, один из этих предательских переулков снова затянет её обратно. Город снова утянет её в свой желудок, и она уже никогда из него не вырвется. Тогда Вере казалось, что именно от этого страха по шее бегут ледяные струйки пота и холодеют кончики пальцев. Она только крепче сжимала в руках сумку и про себя, словно молитву, прочитывала бабушкину колыбельную.

− Колыбельную? – неожиданно заинтересовалась Прокофьевна.

Вера кивнула:

− Детскую колыбельную.

Эту песенку ей в детстве пела бабушка. Слова были простыми, но даже на взрослую Веру они действовали успокаивающе. Поэтому порой она читала слова незатейливой песенки, как мантру.

Ты засни, усни, малыш.

Расстелилась за окошком ночь.

Крепко и спокойно спишь,

Прогоню твои я страхи прочь.

Колыбель качаю я твою,

Не покину дома до утра,

Песню тихим голосом спою,

Спать, малыш, пришла пора.

Засыпай, засыпай,

Про меня не забывай,

Рядом молча посижу,

Сберегу, усторожу.

Вера напела песенку, а Прокофьевна задумчиво покачала головой:

− Оберег… − Сказала она и на вопросительный взгляд Веры пояснила:

− Порой любовь наших близких наполняет слова силой. Они их повторяют, вкладывая особое значение. И от этого повторения слова становятся чем-то большим − оберегами.

Вера помолчала, пробуя эту мысль на вкус, и поняла, что именно так, наверное, она и воспринимает эту односложную песенку, как что-то такое, что в этом мире сможет уберечь от любой беды.

Только вот не смогло. От многого мне уберечься так и не удалось.

− Знаешь, есть такой простой оберег от нехорошего глаза, – продолжила Прокофьевна. − Если видишь у человека глаз недобрый, то повторяешь про себя: «Соль ув очи, соль ув очи». Способ простой – знай, повторяй себе эти слова, пока взгляд не прервётся. А, думаешь, как такое слово родилось?

− Как? – заинтересовалась Вера.

− Ну кто ж теперь скажет, как, − с усмешкой, спрятанной в глубокие морщинки вокруг глаз, Прокофьевна цокнула языком и повела бровями, растягивая нить Вериного любопытства.

− Ну! − Совсем по-детски запротестовала Вера, – Нечестный ход!

− Нечестный, − с улыбкой согласилась Прокофьевна, всё ещё наслаждаясь своей уловкой. Потом решила-таки досказать: