Юлия Дитрих - Не отпускай меня

Однажды, когда Вера уже в десятый раз завела разговор о том, как ей хочется, чтобы её отдали на класс фортепиано, София сидела на кухне, потягивая тонкую сигарету, вставленную в красивый костяной мундштук. Она выглядела как аристократка из шестидесятых. Элегантно уложенные волны тёмных волос поблёскивают в тусклом свете настенного бра. Мамины красиво очерченные полные губы растянуты в улыбке, которая, однако, не выражает поддержку дочери, а скорее выказывает жалость. Жалость к этой бредовой идее. Её мерцающие глаза в обрамлении длинных ресниц выражают сомнение:

− Доча, ну далась тебе эта музыкалка? Что за глупая выдумка такая? – говорила она, покачивая одной ногой, обутой в высочайшие шпильки.

− Мам, деда обещал мне и пианино привезти. Ну, прошу тебя, прошу! – умоляла Вера.

У Софии времени на споры не было. Павел Афанасьевич пригласил её сегодня в ресторан, где будут несколько важных людей, и она не хотела затягивать препирания с дочерью. Тем более что в этот момент в дверь позвонили.

− Это, должно быть, Павел. Позже решим, − резюмировала мать, кратким жестом отправляя дочь открывать дверь.

− Здравствуй, Верочка, − поприветствовал девочку высокий импозантный мужчина.

Софьина девчушка ему нравилась. Тоненькая, угловатая, с глазами в пол-лица. «Такая непохожая на мать, но со своим детским очарованием», − думал он.

− Здравствуйте, − покачнулись плотные тёмные косички.

Вера постаралась быстро отвернуться, но Павел заметил. Заметил расстроенное личико и подозрительно блестевшие глаза. Он спросил:

− Что такое, детка? Отчего такая грустная?

− Не грустная, − отнекнулась Вера, но он ей не поверил.

София уже вышла в коридор. В руках сумочка. Его головокружительная спутница готова идти. Сначала она молча наблюдала за диалогом между дочерью и Павлом, но потом решила вмешаться:

− Вера хочет пойти в музыкалку, а я вот в толк не возьму, зачем ей это. Ещё и в таком возрасте. Через полтора месяца ей уже одиннадцать… − попыталась отмести она Верину драму, как что-то не стоящее обсуждения.

И тут судьба преподнесла Вере подарок. В Павле Афанасьевиче она нашла неожиданную поддержку.

− Софочка, ты подумай сама, что в этом плохого. Пусть попробует, − предложил вдруг он. − Хочешь, я сам свожу её на прослушивание? Ты же знаешь, Анатолий – мой школьный друг, он мне не откажет.

Не желая спорить ни с ним, ни с дочкой, чувствуя себя сегодня великодушной, София по-королевски кивнула:

− Хорошо. Когда Павлу Афанасьевичу будет удобно тебя отвести, сходишь и попробуешь, − подытожила она, делая ударение на слове «удобно».

Павел Афанасьевич пропустил Софию вперёд и уже в дверях обернулся к замершей в коридоре маленькой фигурке, подмигнул ей и тихо сказал:

− Завтра будет удобно.

Весь вечер Павлу хотелось улыбаться. Он вспоминал выражение Верочкиного лица, как она стояла там, в коридоре, не веря в происходящее. Он всё не мог забыть, как загорелись надеждой её большие, черничного цвета глаза.

Вера же, только хлопнула парадная дверь внизу, бросилась к телефону. Захлёбываясь от радости, неверия в свою удачу и от нахлынувших шквалом больших ожиданий, она кричала в трубку:

− Деда, пианино вези! Мама разрешила! Она разрешила!

Вера улыбалась. Как хорошо она помнила своё счастье в тот памятный день.

Глеб

Глебу казалось, что Вера и Прокофьевна прекрасно ладят и без него. Он издалека наблюдал за их умиротворёнными посиделками. Вера тихим голосом рассказывает о чём-то старой знахарке, та задумчиво и рассеянно смотрит на заросшее полынью поле. А иногда вдруг они засмеются. Переплетение двух голосов и такого разного смеха. Верин смех проникал Глебу под кожу. И он с удивлением обнаружил, что это первое, что его не раздражает, – её смех.

Глеб возился с петлями сарая, пытался их починить. Сумерки в работе не помогали.

А ведь то, что я чувствую … это – ревность.

Глеб понял это и удивился. Он так привык, что до сих пор их с Прокофьевной духовная близость процветала, никем не нарушаемая. Они могли вести долгие разговоры, могли молчать и чувствовать себя при этом так же свободно. А с появлением Веры всё внимание Прокофьевны было обращено на неё.

Глеб исподтишка разглядывал двух женщин, так уютно устроившихся на крыльце, и впервые почувствовал желание к ним присоединиться. Впервые ему захотелось стать частью их тихого размеренного разговора. Захотелось, чтобы это была его шутка, та, над которой они обе смеялись. На этот раз Глеб не стал своё желание долго взвешивать. Вымыл измазанные машинным маслом руки, закрыл сарай с недоделанными петлями и присел на нижние ступеньки высокой веранды. Он слушал Верин голос и смотрел, как медленно умирает над горизонтом огонь уже невидимого солнца.

Вера со смехом рассказывала, как пришла в первый раз в музыкальную школу. Привёл её туда мужчина по имени Павел Афанасьевич. «Отчим?» − задался вопросом Глеб. Но спрашивать не стал.

Укутанная в старый плед под самый подбородок Вера с улыбкой рассказывала свою историю. Во время рассказа её руки слегка дёргались под пледом. Лицо её было ещё утомлённым после болезни, и тёмные круги под глазами в сумерках выглядели зловещими. Но всё же Глеб не мог не заметить, какая у неё обаятельная улыбка и как от этой улыбки на высокой переносице появляются забавные маленькие морщинки.

Вера рассказывала, как Павел Афанасьевич привёл одиннадцатилетнюю «дылду» в музыкальную школу, и как учительница всплёскивала руками со словами: «Не успеет же она до окончания средней школы всю программу пройти! Что ж привели так поздно?!»

Но Веру всё же прослушали и в школу приняли. Связи Павла Афанасьевича сделали своё дело. А с дедовой помощью в комнате внучки воцарился горделивый, блестящим лаком «Красный Октябрь».

А когда Верина история закончилась, день уже закатился за широкое поле, а со стороны леса не спеша наползала ночная темень. В центре неба повис тонкий серебряный серп. Месяц рассеивал на крыльцо старой станции тусклый свет и покой. Трое на крыльце притихли, и только сонное сопение рыжего пса подчёркивало полную благостность момента.

Прокофьевна

Уже в машине, когда Глеб вёз её домой, Прокофьевна едва сдерживала улыбку. Ей не только нравились Верины рассказы, но и то, что Глеб впервые к ним присоединился. Когда он пришёл на крыльцо, лицо его выражало тщательно скрываемое смятение.

Видно, своему желанию Глебушка удивился не меньше моего. Но вряд ли ты в этом признаешься, не так ли, мой хороший?

Именно по выражению его лица Прокофьевна и поняла, что Глеб не просто присел на крыльце передохнуть.

Возможно, ему становится интересно: откуда взялась эта женщина, куда ехала, почему никого не известила, когда оказалась на станции больной.