Марк Липкин - Зима посредине мира

Один из наставников налил нам в эмалированные кружки теплого сладкого чая из термоса и велел поехать на поле с другой стороны финишной площадки, чтобы мы медленно покатались ещё пятнадцать минут в качестве заминки. Каждый раз, когда я поднимал глаза, то ловил взгляд Алексея – он сразу же быстро отворачивался к стадиону, будто силясь понять, кто ещё закончил гонку. Как мы узнали потом, из шестнадцати человек финишировали все, хотя многие и с большой задержкой.

Мы оба могли идти в корпус переодеваться, но он на меня смотрел так, что я решил дождаться других мальчишек, в том числе двоих соседей по комнате, участвовавших в забеге. Алексей тоже остался, и позже мы всей ватагой пошли в сторону здания, громко вспоминая яркие моменты соревнования. После горячего душа и сытного обеда мой день закончился, потому что сил больше не было.

В реальность меня вернуло Люськино протяжное мяуканье: она даже по ночам кричала, когда хотела в туалет, тем самым показывая, что за ней надо сразу убрать. Шорох в лотке и звук глиняного наполнителя, разлетавшегося по паркету в прихожей, подсказали, что кошка уже сделала свои дела и усердно их закапывала.

Я заглянул в спальню. Илья по привычке, сформировавшейся за годы, проснулся, чтобы помочь Люське.

– Спи-спи, – я зашелестел полиэтиленовым пакетом. – Сам уберу.

– Ты ещё не ложился?

– Нет пока.

– С ума сошёл? – прохрипел он, посмотрев на телефон. – Три часа ночи!

– Сейчас иду. Спи!

Илья лёг поверх одеяла и почти сразу засопел в подушку.

Я собрал комочки в мусорное ведро, подмёл просыпавшийся из лотка песок и пошёл в кухню, где старательно вымыл тарелки и винные бокалы, убрал остатки еды в холодильник. Спать не хотелось. Люська ходила вокруг, периодически прижимаясь головой к моим ногам: прекрасно выспавшись днём, она любила иногда по ночам похозяйничать и сейчас была довольна, что кто-то составил ей компанию.

Мне нравилась наша квартира на Красной Пресне, недалеко от зоопарка, мы купили её сразу же, когда Илья, коренной петербуржец, сам захотел переехать вместе со мной в Москву. Старый кирпичный дом дореволюционной постройки выглядел так, будто не относился ни к какой эпохе, я воспринимал его как чистый лист ватмана, который требовал прикосновения чертёжного инструмента. Простота линий и смысла, утилитарное отсутствие декора не делали здание примитивным, но выделяли его на фоне и стандартных столичных «панелек», и нового архитектурного гламура, вычурные фасады которого так утомляли глаз.

Интерьер в квартире, по моему замыслу, был неброским: никаких украшений, затейливой мебели или ярких акцентов, за исключением, пожалуй, контраста между обычной белой штукатуркой и красной кирпичной кладкой, сохранённой на одной из стен в гостиной. Мягкий светло-серый ковёр на полу и серебристые шенилловые портьеры на окнах отвечали за покой и уют. Мы с Илюшей любили проводить время дома и ничего здесь не меняли годами, лишь однажды кожаную обивку дивана кремового цвета, не выдержавшую встречи с Люськиными когтями, заменили на неубиваемый американский флок. Ещё для одного врага кошки – моих любимых суккулентов в миниатюрных керамических вазочках – пришлось установить специальную высокую полку рядом с окном в кухне.

В одной из просторных комнат мы обустроили спальню с большой кроватью, двумя мягкими креслами напротив неё и неприметными деревянными столиками по бокам. Настольные лампы с оранжевыми абажурами, которые когда-то выбрал Илья, практически не использовались по назначению, потому что мы договорились никогда не читать в постели. На стенах висели несколько маминых натюрмортов и небольшой, с альбомный листок, акварельный портрет Ильи, написанный мной ещё в первые дни нашего знакомства. Другие свои работы, в основном юношескую графику, я упрятал в старенький тубус, который держал в дальнем углу шкафа, – эти рисунки почему-то вызывали у меня раздражение, но Илья не давал их выбросить.

Я с детства привык к чистоте и порядку в доме, уборка доставляла мне удовольствие, а чтобы пылесосить каждый день, даже нашлась причина – Илюшина аллергия на пыль. Берта шутила, что у нас стерильно, как в морге, но тем не менее с удовольствием приезжала в гости и часто оставалась ночевать: они с Илюшей, в обнимку сидя на диване, до поздней ночи смотрели старые советские комедии.

В отличие от меня Илья не слишком почитал порядок. Когда мы поселились вместе, я первое время сильно удивлялся разбросанным то тут, то там вещам, но терпеливо складывал их и убирал на место – потом, правда, начал слегка нервничать, ровно до тех пор, пока не побывал у него на работе. Кабинет в адвокатском бюро мог служить образцом организованности: юридические книги с закладками, расставленные в шкафу, ряды одинаковых толстых папок с единообразными подписями, ровные стопки документов и, к моему изумлению, девственно чистый стол. Илья однажды сравнил юриспруденцию с проектированием зданий: мелкая ошибка в расчётах может привести к обрушению конструкции – точно так же важны мелочи в праве, где судьбу человека часто решает самая незначительная, на первый взгляд, деталь. Он приходил с работы, чуть ли не с порога сбрасывал с себя официальный костюм и становился другим человеком – расслабленным, весёлым, близким. Понимая, что Илья добился успеха в юриспруденции не только благодаря знаниям, но и в силу своего специфического темперамента, я решил, что буду снисходительно относиться к его способности в считанные секунды устроить бардак в любом месте. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть, и я стал воспринимать его странную особенность как черту характера, которая не должна влиять на наши отношения: Илюша любил меня, и это чувство мгновенно испаряло все разногласия, мелкие обиды и жалкие придирки с моей стороны.

Зайдя в спальню, я увидел обычный в нашем доме беспорядок: Илья торопился переодеться, повесил пиджак от костюма в шкаф, оставив брюки и галстук висеть на спинке кресла, а белая рубашка валялась на полу, потому что он не донес её до корзины со стиркой. На коврике у кровати лежали скомканные трико, трусы и носки. Я аккуратно сложил его одежду, разделся и лёг в постель.

Илья всегда спал голым и со временем приучил меня к тому же. Сейчас он лежал на спине, закинув руку за голову, и слегка похрапывал. Я кончиками пальцев пощекотал ему шею под ухом, он задышал нормально, что-то пробормотал, не просыпаясь, и повернулся на бок спиной ко мне.

Нижний край плотных штор, ещё с вечера задёрнутых не до конца, зацепился за Люськину лежанку на полу, открывая треугольник окна, сквозь который в комнату проникал свет от фонаря с улицы. В этом тусклом тёплом свете я разглядывал Илюшу, спавшего без одеяла: он был выше меня и плотнее телосложением, но сейчас, с согнутыми ногами и сложенными на подушке у лица руками, казался маленьким и слабым.