Владимир Лукашук - Проза жизни

Именно по указанной причине пенсионер ежедневно заряжался комплексом физических упражнений. Однако сегодня заниматься не было сил. «Что за инертность появилась? – злился на себя. – И в теле, и в мыслях… Нет уже прежней лёгкости».

Вчера Ивана Васильевича доконала фраза по телевизору, где представитель Пенсионного фонда ласково разглагольствовал о «возрасте дожития» – мол, для пожилых наступают просто невыразимо прекрасная пора, когда можно получить истинное удовольствие. Хотя сей тип с чётким пробором, видимо, сам не очень стремился побыстрее достичь столь желанного возраста. И его лоснящаяся физиономия не оставляла сомнений: государство не оставит пенсионеров без заботы, точнее – без забот.

Размышления о неотвратимости приближающейся старости становились для Ивана Васильевича невыносимы. Он не считал себя ещё настолько дряхлым, но всё-таки… Жизнь-то прежняя, а ты вот изменяешься. И в твоём меню уже всегда есть таблетки на завтрак-обед-ужин. Среди ночи, в маете бессонницы, он отчётливо осознал единственную истину, к которой рано или поздно приходят все: бегаешь-суетишься, оставляя на потом что-то сделать, изменить, с кем-то встретиться, куда-то поехать, а потом вдруг… «Ты понимаешь, – обратился он к сам к себе, – ничего уже больше не будет, НИЧЕГО. Сколько не рыпайся, ни с кем из друзей-приятелей не встретишься, ни в никакую заграницу не поедешь, коли не успел там побывать раньше. Хочется того-другого, а в руках-ногах – немощь. Не поедешь даже за границы области. Почти как у классика: оставь надежду всяк туда входящий». Панический страх внезапно до того заледенил нутро среди чёрной тьмы, что не давал ни о чём уже больше думать. И суть заключалось в отвратительной банальности, вопреки тому, что мы детьми верили: жизнь бесконечна… Воистину многие лета̀ прибавляют любому многие печали.

Накануне Иван Васильевич поругался со своей благоверной. Пустяковый повод уже не помнился, зато обида на Ксению Викторовну по-прежнему свербила. Благо, что жена ушла с утра на работу, и они не будут вновь препираться. Она была чуть моложе его, и теперь из-за увеличения любимым государством стажа работы требовалось дополнительно отработать два года до законного отдыха. Коли дотянешь.

Иван Васильевич вздохнул, сел на краешек кровати. Чуть помедлив, встал. Шаркая ногами, поплёлся в ванную. Надо было сделать, как он иронично именовал сей процесс, «личный туалет»: умыться, побриться, почистить зубы. Сразу же пошарил языком по рту и опять загрустил: «Когда же я успел потерять половину зубов?». Да, улетели они вместе с его годками. Сколько осталось этих годков-крох на ладони? Сие самая главная тайна для всех.

Взгляд скользнул за окно на лоджию с цветочными ящиками. Он приостановился: «Сначала полью цветы». Ну да, именно из-за них вчера разругался с женой, забыв напоить эту, вроде бы, бесполезную «зелень»: «Я же тебе сказал, лишняя трата воды!».

***

Он вышел на открытую лоджию. Было несколько прохладнее, чем обычно. Над районом вдалеке тянулась грустная мелодия, которая не прибавляла оптимизма.

Иван Васильевич взял маленькую лейку, принялся поливать петуньи и ещё какие-то безымянные цветочки, о названии которых не ведала даже благоверная. Глянул на улицу с одиннадцатого этажа. Повсюду виднелись белые пятна одежд.

– О! Да сегодня первое сентября – осенило пенсионера. – Детишки возвращаются с торжественной линейки.

У торгово-развлекательного центра медленно вышагивала молодая семья: нарядная мама с пышной причёской, отец с ученическим рюкзачком на плече, рядом маленький сын в сером костюмчике, при галстучке. По другой стороне доро̀ги не спеша брела группа старшеклассников. Им было не впервой отмечать нудный школьный праздник, их вид говорил: как надоела эта бесконечная канитель с учёбой.

Иван Васильевич опять перевёл взгляд на ТРЦ. Окружающую действительность по-прежнему представлялась, как на картинах импрессионистов – сплошь разноцветные пятна! Лишь после волевого наведения резкости узрил: по тротуару шествовали две мамани с девочками. Одна из родительниц – брюнетка с короткой причёской, в жёлтом платье, вторая – с длинными волосами и в голубом сарафане. Впереди шла, подпрыгивая, тройка первоклассниц с белыми бантами и разноцветными шариками в руках, на ногах – белые гольфы. Они щебетали о своих девчоночьих делах. Их головки, словно нежные бутоны, чуть покачивались. Они, конечно, делились впечатлениями о первом в жизни посещении школы. Ничто их больше не интересовало на свете! Особенно забавляла та, у которой мотались косички.

На душе у пенсионера посветлело. Сердце наполнилось умилением. Он пробормотал с тихой радостью:

– Жизнь продолжается. Вопреки всему.

Затем уже повторил про себя: «Жизнь продолжается. И подаёт надежду, что ещё находишься на её сцене, что пока жив, и уже от того будь счастлив, чтобы ни происходило. Да, жизнь ни в чём не виновата». Кстати, в конце недели должны перечислить денежки, с ними можно вздохнуть посвободнее. Как-никак заботится о нас неустанно правительство во главе с президентом! Ну, Бог с ними… Лишь бы хорошо было ребятишкам».

Пенсионеру, как и все прочие, верил, что у этих милых созданий судьба сложится намного лучше. И пусть им хотя бы на годик-другой оставался бы неведом мир с войнами, кризисами, экологией; хотя чёртов ковид уже не позволял им учиться, как когда-то ему, тому маленькому, в далёкой дымке, мальчику.

Иван Васильевич уловил едва ощутимый запах беленьких цветов. Он принюхался, наклонившись. Они действительно источали приятный аромат каких-то тонких духов. «Если чувствую запах, значит, ещё не всё плохо, – приободрился пенсионер. – Значит, ещё встречу не одно первое сентября, и не один Новый год. Как помнится, говорила моя мама, будем жить до самой смерти. И надо бы позвонить Ксюше, сказать, что полил её цветочки».

Знойное лето Причерноморья. Горная цепь вокруг Цемесской бухты охраняет льнущее к ней побережье. Не зря здесь в советское время сплошь пионерские лагеря и турбазы. Особенно много их сгрудилось как возле Кабардинки, так и в ней самой. Златошар близится к зениту, и посёлок погружается в томную дрёму.

Густые заросли раздвинулись, и сквозь них пролез Вадик. Ему тринадцать лет – когда уже становишься вроде взрослее, с другой стороны, пока полностью не вырвался из кокона детства. Именно поэтому он сейчас шастает по кустарнику вперемежку с низкорослыми деревьями. Воображает себя юрким индейцем на охоте. А кем же ещё можно быть после фильмов о воинственных апача и сиу, где герой Гойко Митича только и побеждает злых бледнолицых?

Правда, на густо заросшем пустыре вряд ли найдёшь настоящую дичь. Кроме птиц да ящериц тут ничего не водится. Однако буйное воображение вряд ли остановишь! В кустах уже мерещатся притаившиеся медведь или пума. Возможно, враги соседнего племени. Так что надо держать копьё в руках покрепче. Кстати – уже без шуток – иногда проскальзывают и медянки. И кто знает, что в их панцирной башке? Возьмёт да тяпнет, коли наступишь случайно. А если какая-нибудь из них выросла до гигантских размеров? Аж дыхание замирает при мысли о встрече с таким чудищем! И тогда нужно проявить незаурядные силу и ловкость, чтобы сразить его в бою.