Елена Тодорова - Улей

– Что вы, бл*дь, делаете? – Адам выступает вперед и с силой толкает Исаева в грудь, заставляя его отступить на два шага. Толпа вокруг них возмущенно ахает и застывает. – Хотите запоминающееся представление? – обводит собравшихся диким взглядом. – Я могу вам его дать!

Пока Кругловы пытаются удержать пышущего праведным гневом Исаева, Терентий Дмитриевич цепляется за плечо сына.

– Сейчас же прекрати, Адам, – шипит он нервно. – Успокойся.

Но тот дергает плечами с такой силой и злостью, что пиджак расходится и съезжает вниз по бицепсам.

– Себя успокойте для начала. Гребаные благочестивые позеры! – выкрикивает он.

– Адам, кругом люди… прошу…

– Не людей нужно бояться, папа, – окинув тяжелым поплывшим взглядом едва владеющих собой Исаевых, отца и незнакомую толпу, твердо и четко выговаривает следующее: – Бойтесь пасть в глазах своих детей. Это и есть самое страшное.

Воцаряется плотная напряженная тишина. Но Еве отчего-то хочется заткнуть уши, перекрыть этот звенящий растянутый гул. Ей чудится, словно вот-вот в стороны полетят стены. Рухнут в черную бездну нарушенного вселенского равновесия.

Титов волочит ее к выходу, с легкостью оставляя за спиной оторопелую толпу. Только она не ощущает внутри себя подобной ему уверенности. Именно Ева ускоряет ход в холле, практически сбегая по ступенькам. А в конце лестницы, слыша громкие оклики матери, ныряет за тяжелый атласный занавес и увлекает за собой Адама.

– Почему мы прячемся? – яро протестует он.

– Тс-с-с, – прикладывает пальцы к его губам.

Естественно, Титов готов ко второму акту. Всех задавить способен.

– Тише, прошу тебя.

Адам легонько кусает ее пальцы и прижимается ближе, намереваясь получить нехилые дивиденды из их тесного положения.

– С какой стороны молния? – серьезно спрашивает он, шаря руками по спине Евы.

– Адам, стой тихо, – упираясь в его грудную клетку, отталкивает лишь на несколько сантиметров.

Холодное оконное стекло глухо вибрирует от их сдержанного противостояния, и девушка, закусывая губу, мысленно возносит молитвы, чтобы они остались незамеченными.

Рука Титова напористо скользит вверх и ложится поверх ее груди. Ощущая сильные длинные пальцы сквозь призрачный слой одежды и выше неглубокого выреза, девушка теряется от расплавляющей ее внутренней дрожи.

– Ева, – хрипло зовет Адам. – Закрой сегодня ночью балконную дверь.

– Зачем?

Замирает взглядом на его губах, словно из-за гула в ушах готовится читать ответ по одному их движению.

– Чтобы я не смог до тебя добраться.

Тяжело, в унисон, выдыхают. И столбенеют, когда за плотной ширмой раздается голос Ольги Владимировны.

– Бога ради! Что за наказание? Куда они подевались?

– Я убью. Я убью их обоих, – раздается рубящий гневный голос Павла Алексеевича, и Ева вздрагивает всем телом, невольно притискиваясь к Адаму ближе. Слышит, как он шумно сглатывает и тяжело выдыхает. Смещая руки ей на талию, напряженно смотрит сверху. Она будто физически чувствует этот взгляд, он ее прожигает до костей. Не поднимая собственных глаз, изучает в лунных отблесках причудливую структуру его галстука. – Стой здесь. На случай, если они еще не покинули здание. А я посмотрю на улице, – командует Исаев.

Некоторое время из-за занавеса доносятся лишь тяжелые шаги и оборванные ругательства.

Но вскоре разговор возобновляется.

– Куда они пошли? – запыханно вопрошает Терентий Дмитриевич.

– Не знаю, – слышит Ева недовольный голос матери. – Не думаю, что успели выйти на улицу. Возможно, где-то рядом, – после раздраженного вздоха следует череда непонятных упреков. – Как это вообще получилось? Как они познакомились?

– Адам учится на том же курсе в мореходке, что и Ева. Он говорил мне об этом.

– Давно они… Давно они дружат?

– Не думаю, – коротко отвечает Терентий Дмитриевич. А затем продолжает нервным голосом. – Это немного странно… В юности мы увлекались легендами и мифологией, но я никогда не подозревал, что, давая имена детям, мы попадем в одни ворота.

Ольга Владимировна фыркает, вызывая у Евы немое изумление столь не типичным для матери выражением эмоций.

– Было бы странно, если бы я назвала дочь Деметрой или Персефоной.

Слыша сдавленный смех Адама, Ева щипает его за шею. Лицо парня искажает забавная возмущенная гримаса и… ей отчего-то хочется… Хочется его поцеловать.

– Мы всего лишь оба выбирали те имена, что звучали бы гармонично с нашим временем. Меня беспокоит другое… – Ольга Владимировна выдерживает длинную паузу, и Ева уже практически теряет ниточку разговора, углубляясь в свои ощущения в руках Адама. – Тот Терентий Титов, которого я знала двадцать лет назад, получил бескомпромиссный медицинский диагноз. Он не мог иметь детей, – Ева едва не вскрикивает, когда крепкие руки до боли стискивают ее талию. – Возникает резонный вопрос… Кто такой Адам Титов?

День шестнадцатый.

Порой прикосновение слов может быть убийственно болезненным. Оно прожигает кожу и поражает жизненно важные органы подобно губительным раковым клеткам. Не дает дышать полноценно, затягивая по окружности горла удушливую петлю.

«Кто такой Адам Титов?»

Вопрос, вторые сутки живущий и блуждающий внутри Адама. Он не способен думать о чем-то другом более минуты, постоянно возвращаясь к этой разрушающей мозг информации. Изучает свое свидетельство о рождении и свидетельство о браке отца с матерью – не к чему придраться. И тот факт, что дата его рождения идет через восемь месяцев после свадьбы, чрезмерного подозрения не вызывает. Этому можно найти объяснения… Или нет…

Помимо прочего, в глубине отцовского стола Титов находит стопку фотографий приблизительно двадцатилетней давности, на большей части которых Терентий Дмитриевич запечатлен с матерью Исаевой.

Молодые. И счастливые.

«Сука, это пи*дец какой-то!»

Ситуация тупиковая и абсурдная до безобразия. Просто в голове не укладывается.

Титов не может решить этот вопрос самостоятельно, но не рискует привлекать кого-то со стороны. Поэтому, на второй день своего мытарства, он отправляет отцу, дяде и тете сообщения с настоятельной просьбой ждать его вечером дома.

Готовящиеся к плохим новостям родственники встречают Адама гробовой тишиной. В обращенных к нему взглядах он читает настороженность и осуждение. После его «отвратительной антиобщественной выходки», которая «всех Титовых втоптала в грязь», нервишки у них пошаливают и буянят от малейшего сквозняка.

Адам садится напротив своей немногочисленной родни и ответно душит их молчанием. Разглядывает намеренно неторопливо и снисходительно.