Сергей Тарадин - Закон сохранения. Книга 1 трилогии «Связь времен»

– Смотри, внучок, что земля дает! Вот, казалось бы: она же черная, несъедобная, – и где там в ней прячется этот цвет, этот вкус?

И в ее серых глазах, многое повидавших, зажигался детский, девчоночий восторг.

К полудню возвращались домой. Бабушка после обеда ложилась на кушетку вздремнуть, а мальчик тихонько выходил из дома и, обойдя его, взбирался по скрипучей лестнице. Проскользнув в дверь, он проникал в восточную половину дома. Она была нежилой – две пустые солнечные комнаты и полутемная кладовка, в которой хранился пасечный инвентарь: вощина, рамки, медогонка и дымарь с потертым кожаным мехом. Смешение ароматов старого дерева, воска, меда и сушеных трав создавало ощущение чего-то необычного, старинного и таинственного. Подпадая под чары этого ощущения, мальчик мастерил из воска маленькую свечу, поджигал фитилек и, присев рядышком, долго, неотрывно глядел на золотое с голубой сердцевинкой пламя. Он не знал заученных молитв, и его задумчивость не была молитвой. Это был обычный разговор с Богом. А иногда они просто молчали вместе. О чем? А кто вспомнит, о чем вообще он надолго задумывался в неполные шесть лет?

Оклик бабушки выводил внука из оцепенения, и мальчик спешил во двор. Надо было слазить в погреб, напоить козу, сходить в курятник за свежими яйцами, сбегать за песком для посыпки двора и много чего еще сделать за длинный-предлинный летний день.

Погреб снаружи выглядел просто как квадратная дверка, лежащая на земле, среди травы. Приоткрыв ее и подперев палкой, нужно было спуститься по приставной лестнице. После солнцепека тут сразу обдавало холодом. Когда глаза отвыкали от света, в полумраке проступали обвязанные марлей ведра с молоком, приготовленным для перегонки, сливки в стеклянных баллонах и завернутые в белую материю куски свежего масла. Погреб этот выкопали несколько лет назад. Раньше был другой, чуть подальше, но в тот попал метеорит, и теперь на его месте была огромная воронка. Бабушка не знала слова «метеорит» и объясняла внуку, что это с неба упал чертов палец. Подойдя к краю воронки, мальчик подолгу всматривался в ее центр: не виднеется ли хоть чуть-чуть этот палец? Какой он там? Наверное, большой, как булыжник, все еще раскаленно-красный и с кривым острым когтем.

Песок брали примерно в полукилометре от кордона. Там большой пологий холм круто обрывался, и в нижней части обрыва была маленькая пещера, дно которой состояло из чистого, словно просеянного песка. Над обрывом росла дикая яблонька – «кислица», и яблоки, падая, скатывались на песчаное дно пещеры, которая в жаркие июльские дни разогревалась солнцем, как большая духовка, и пекла эти яблоки, придавая им необычайный вкус и аромат.

Дикие обитатели леса не особо тревожили кордон. К кринице, правда, частенько приходили лоси и кабаны, но, почуяв приближение человека, исчезали, и лишь множество следов возле лужи в тенистой низинке говорило об их присутствии. Одни только лисы все время стремились подобраться к кордону, привлекаемые курятником. Стоило Волчку, небольшому беспородному псу, зазеваться, как у несушек поднимался страшный переполох. Мальчик бросался туда, крича: «Бабушка, лиса!» – но успеть было невозможно. На бегу мальчик видел, как рыжая молния проскакивала от двери курятника к лесу, и дорожка из перьев оставалась последним напоминанием о какой-нибудь курочке или петушке.

Молоко перегоняли сепаратором. Это, наверное, было самое сложное устройство в доме. Сорок три конуса из тонкой нержавейки, тщательно вымытые и обданные кипятком, сушились на столе, накрытые марлей – а то, не дай бог, муха сядет! Подготавливая сепаратор к работе, мальчик нанизывал конусы один за другим на стальной штырь. Очень важно было соблюсти последовательность номеров, отштампованных на тонкой нержавейке, – иначе сливки не получатся. Накрыв конусы тяжелым литым кожухом, мальчик звал бабушку, и они вместе туго закручивали гайку наверху. Получившаяся массивная деталь именовалась баклушей и была главной частью сепаратора. Вливаясь в крутящуюся внутри сепаратора баклушу, молоко разделялось в ней на сливки и перегон, стекавшие по специальным желобкам по разные стороны сепаратора. Чем быстрее крутишь ручку, тем сливки становятся гуще и жирнее, а перегон приобретает водянистую прозрачность.

Когда вечернее солнце касалось далеких деревьев и, будто проколотое, огненными ручьями проливалось в их кроны, приходило время пригонять и доить коров и козу, путать коня.

Ужинали уже почти в полной темноте. Лампу попусту не зажигали: чего керосин зря переводить. Захочешь есть – небось в ухо кусок не понесешь.

И слышно было, как вздыхают коровы, как коза ударяет рогом в загородку, а прямо над головой, в остывающем от заката небе, одна за другой зависали яркие близкие звезды.

– Бабушка, правда звезды – как будто дождик начал падать и заснул!

Ночь была сказкой. На полянах в траве зажигались россыпи светляков, и где-то совсем рядом в непроглядной лесной тьме громко вскрикивала птица, четко произнося человеческим голосом, грустно и протяжно:

– Сплю… сплю…

– Слышишь? – спрашивала бабушка. – Птица говорит, что она уже спит. Значит, и нам пора.

Эту птицу так и звали – сплюшка. Мальчик никогда ее не видел. А услышать можно было только после сумерек.

В лунную ночь особенно не хотелось уходить в темный дом. Было видно, как низины затягивает туманом. Призрачной рекой вливался он в балки, растекался на уровне человеческого роста и серебристо отсвечивал. Иногда в стену дома ударялся с лёта большой жук. Мальчик подбирал его, и тот, зажатый в ладошке, щекотно упирался в нее лапками и, казалось, обиженно сопел.

Через двенадцать лет к кордону подойдет темноволосый парень с рюкзаком. Он постоит немного возле единственной еще не рухнувшей стены, присядет на корточки, задумчиво потрогает кусок штукатурки, влипший в посеревшую от дождей дранку. Потом встанет, окинет округу долгим взглядом, сожмет губы, развернется и быстро зашагает назад, не оглядываясь.

Но за пять лет до этого он напишет:

В лесу, где вечерняя птица

Звезду задевает крылом,

Свой век коротала криница

С влюбленным в нее журавлем.

И, к ней не пускаемый грузом,

Стонал он, бедняжка, и сох,

Похож, недвижимый и грустный,

На стрелки стоящих часов.

Но счастье – такая уж штука:

Хоть чуть – да у каждого есть.

Под россыпь подковного стука

Лесник наезжал в этот лес.

Бидарку оставив поодаль,

С собою ведерко он брал,

И в светлую-светлую воду

Криницу журавль целовал.

И жизнь не напрасной казалась,

И не было места беде,

И солнце ромашкой качалось

На светлой, как небо, воде.