Марита Мовина-Майорова - Да здравствует Жизнь!

Мужика-спасителя там уже не было. Только остатки папиросного дыма размыто витали в воздухе.

***

«Ваниль! Ватрушки! Мамуля».

Николай, не открывая глаз, потянул носом воздух.

«Мои любимые!»

Он, всё ещё нехотя, открыл один глаз, потом другой.

Интересно, сколько сейчас времени?

Солнечные лучики гуляли по комнате, преломляясь в висевшем на стене зеркале и весело отражаясь на стенах комнаты и потолке.

Николай сел и спустил ноги на пол. Прислушался. Из-за двери доносились неясные голоса мамы и отца. Мама что-то быстро говорила, а отец гудел приглушённым басом в ответ.

Николай знал, чем недоволен отец.

…Он был совсем неплохим сыном и курсантом, и маме редко приходилось за него отдуваться перед отцом. Но на четвёртом курсе училища кое-что произошло, и маме стало тяжелее выгораживать его. И дело было совсем не в том, что он стал плохим сыном, или перестал хорошо учиться. Нет. Он просто… Он влюбился. По-настоящему влюбился… Нет-нет, он давно был в неё влюблён! Ему даже казалось, что это чувство и есть любовь! Однако то, что он начал испытывать в этот год, было чем-то совсем иным… Редкие встречи с Ленкой и недолгие прогулки с ней по парку вдруг перестали устраивать его, ему все больше, все чаще и все дольше хотелось видеть её, даже не так – он начал непрестанно думать о ней и хотеть видеть её… – и он начал бегать в самоволки. Скрывать это долго было невозможно – отец, конечно, узнал обо всем – как-никак заместитель начальника училища. Начались постоянные разборки его поведения дома, но мама горой встала за сына и оправдывала его, напоминая мужу о его собственных проделках ради встреч с ней в их молодости: курсантом он точно так же бегал в самоволки на свидания к ней. Отец на это только мотал головой, краснел и ненадолго умолкал, поджимая губы – возразить ему было на это нечего. Но в результате, каждый очередной такой раз он все же грозил, что это первый и последний раз, когда он закрывает глаза на проделки сына. Этим всё пока и заканчивалось.

Основное, конечно, что спасало Николая от гнева отца и принятия им в отношении сына надлежащих воспитательных мер, была отличная его учёба. Он шёл на «красный» диплом. А мама мечтала о том, чтобы сына после выпуска оставили проходить службу в училище.

Сын был единственный, долгожданный и выстраданный ею в тяжелых родах. В нём сосредотачивалась теперь вся её жизнь. Никогда она не работала ни одного дня: сначала гарнизоны и забота о муже, потом рождение долгожданного сына – вся её жизнь была в них одних, а сын… – сын был её светом в окошке. …Когда мужу предложили преподавательскую должность в Ленинграде, да ещё дали квартиру, она наивно решила, что – вот оно, счастье, – и что теперь всё самое тяжёлое в её жизни закончилось.

Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. И никогда нельзя ничего предугадать…

…Николай потянулся во всю длину своего стройного, крепкого тела, до хруста в самых мелких косточках и хрящиках, и улыбнулся от удовольствия, предвкушая встречу с Ленкой и целый – целый! – день с ней. Пойдут сначала в парк, потом в «Колобок» угощаться обедом. Потом в «Руслан» – мороженое шариками с сиропом (много сиропа!) – и в зал – киношку как бы смотреть, а на самом деле, забурившись на последний ряд, целоваться до конца фильма. Название и содержание фильма при этом не имело значения…

Аккуратно застелив диван, он вышел наконец в коридор, соединявший его комнату с кухней. Справа была дверь в комнату родителей, а чуть дальше – гостиная. Голоса слышались оттуда. Конечно, у мамы сегодня праздник – сын дома, значит, стол накрывается в гостиной и по всем правилам семейного обеда. Ух, ты! – значит, уже давно за полдень.

«Вот это я дал стране угля!» – безмятежное состояние ума и тела мгновенно улетучилось: он весь подобрался, готовый действовать. Ватрушки, мама, отец – все ушло на второй план и стало неважным.

«Совсем мало времени осталось до вечера!»

И он, на ходу быстро соображая, как же сейчас скажет маме о том, что уже уходит, почувствовал себя виноватым. Потому тихонько приоткрыл дверь и осторожно заглянул в гостиную.

Отец сидел во главе стола, и держа перед глазами в одной руке газету, второй подносил ко рту чашку. Перед ним на фарфоровой тарелочке лежала ватрушка, а в маленькой розеточке рядом – мамино варенье из крыжовника, его любимое.

Мама сидела напротив отца, сложив руки на белоснежной скатерти, специально накрытой на стол по случаю увольнительной сына и доставшейся ей по наследству от свекрови (потомственной жены потомственных военных – генеральши), и нежно смотрела на отца – видимо, в очередной раз отстояла сына. Услышав, как сзади открывается дверь, она радостно встрепенулась и улыбнувшись, повернула голову.

– Коленька, мальчик мой! А мы тебя дожидаемся. Отец хотел разбудить, да я его упросила дать тебе поспать. Твоих любимых, ванильных ватрушечек, вот, напекла…

Она не успела договорить, потому что Николай, схватив ватрушку, уже обнимал маму за плечи и чмокал в щеки.

– Мамуля, самая ты моя любимая! Самая ты моя лучшая!

– Вот потому ты мать и заставляешь волноваться, – оторвался от газеты отец.

– Димуля, ну я же просила тебя…

– Хорошо, хорошо. Только учти, Маня, что маменькиного сынка взращиваешь. А ему мужская жизнь предстоит. И как он без тебя будет жить-поживать?

Мама укоризненно посмотрела на отца, и тот замолчал, по обыкновению недовольно запыхтев, и снова взялся за газету.

– Садись, сынок, сейчас салатика тебе положу, как ты любишь – морковного. Вареников с картошкой с утра налепила – сейчас горяченьких принесу…

Мама замолчала, увидев выражение лица Николая.

– Что..? Не поешь разве ничего? А я…

Отец снова отложил газету.

– Вот. Вот видишь? Убегает. А ты всё – сыночек, сыночек… эх! – и снова закрылся газетой.

Николай почувствовал себя полным подлецом… Но что ещё он мог сказать – отец всё за него сказал.

– Мам, мамулечка, ну, прости ты меня. Я вечером пораньше приду и посидим мы с тобой, поговорим. А сейчас… ты же знаешь, ты же все понимаешь…

– …Ладно, сынок, – лишь вздохнула мама. – Зубы хоть не забудь почистить, умойся. …А вечером ждём тебя к ужину.

– Как же, как же! Жди-пожди, придёт он к ужину! – это снова отец. А мама только грустно улыбнулась и махнула Николаю рукой – беги уже. И Николай собрался выскочить из гостиной, но мама окликнула его.

– Возьми, вот. Приготовила для тебя и Лены… твои же любимые, пока тёпленькие.

– Мамуля, лучшая ты у меня на всём целом белом свете!

Взял кулёк с ватрушками, ещё раз чмокнул маму в щёку, выскочил в коридор, положил кулёк на полочку под зеркалом, кинулся в ванну, тщательно поскрёб щеткой во рту, плеснул в лицо водой, пронёсся к себе в комнату, натянул брюки, схватил рубашку и уже на бегу, заправляя её в брюки, вспомнил про мамины ванильные ватрушки. Вернулся к зеркалу, и, протопав обратно на выход по небольшому коридору, сорвал с вешалки куртку и хлопнув входной дверью, «выкатился» на лестничную площадку. Четыре этажа пролетел на «автопилоте» и наконец оказался на улице – в нос ударил пряный осенний аромат – воздух, настоянный на опавших листьях, согретых солнцем. Оно ярко светило, высвечивая собой чистую синеву неба и играя рыжей листвой деревьев… и в воздухе почти не было осенней стылости.