Наталья Минина - Ашната

– Замолчи! Начиталась своих дурацких книг и не живешь реальной жизнью! Стоило тебе обжечься, выйти из книжного мира и пожить жизнью людей, как днями и ночами напролет льешь слёзы.

– У каждого своя реальность. И, если сейчас я испытываю боль, то только потому что живу по-настоящему и по-настоящему чувствую. В книгах этому не научат.

И вновь эта тишина, разорвать которую порой не в силу даже пронзительному крику. Ашната лежала на спине, заложив руки за голову. Она смотрела в потолок: на него ложился свет фар подъезжающих к дому машин. Рядом с общежитием располагалось много жилых домов. Уютные, утопающие в зелени дворы, детская площадка, несколько дубов у подъездов. Когда Ашната впервые увидела это место, оно напомнило ей тихий оазис. На дворе стояло жаркое лето. Вся в растрепанных чувствах, она шла к этому зданию, как к последней надежде. Сложно сохранять равновесие, когда тебя предают. Сильная по натуре, но очень ранимая белокурая девушка шла твердым шагом по зеленому двору, не оглядываясь назад. Темные очки скрывали красные от слез глаза, в которых застыло отчаяние. Постучав в кабинет директора общежития, она больше не могла давить в себе боль. Рассказав все, как есть, она получила долгожданное разрешение на проживание. Зайдя в свою комнату, которую ей выделили, она села на диван и ощутила себя счастливой… Здесь, в крохотной комнатке, посреди шумного города, она чувствовала себя защищённой. Защищённее может быть только в утробе матери. Над её головой была крыша. Разве это не счастье, знать, что в дождь и в зимнюю стужу над твоей головой крыша?

– Помнишь, как мы с тобой до утра проболтали, когда ты только заехала в комнату? – спросила Ашната.

– Для меня то время было счастливым, не смотря ни на что! – голос Анны слегка задрожал.

– Должно быть, эти стены привыкли встречать людей со слезами в глазах. Ты приехала заплаканная.

– А ты успокаивала меня. Да, у тебя дар. Я открылась тебе сразу. Знала, что ты не будешь смеяться надо мной.

– Возможно, тебе нужен был незнакомый человек, чтобы рассказать все, что разрывало душу напополам. Ведь тогда твоя жизнь разделилась «до» и «после», – Ашнате было тяжело говорить об этом. Её душа не раз была разделена надвое, а такие раны не заживают никогда.

– Ты ведь знаешь, я ни с кем не церемонюсь. Бываю грубовата, как пацан. Но с тобой мне хотелось быть другой. Смотря на тебя – такую красивую… не знаю, как сказать, такую женственную и нежную, мне захотелось стать такой же.

– Анна, ты сама не знаешь какая ты! Ты красива, и твоя грубость это всего лишь самооборона, которая ослабевает, когда ты чувствуешь, что опасности нет.

– Не знаю, я не умею так умно говорить и думать. Я простая девчонка. Н-да, девчонка, звучит глупо. Мне ведь 28 лет.

– И в сорок можно оставаться девчонкой. Возраст – для паспорта, душа не знает возраста.

– А тебе невозможно не верить, подруга. Смотрю на тебя и удивляюсь, ты младше меня всего на год, а кажешься моложе на несколько жизней.

– Если бы так… – вздохнув, ответила Ашната.

Она не так давно научилась плакать тихо. Чтобы никто не слышал и не догадался. Наверное она даже этому не училась. Но, живя, с чужими людьми, поневоле наращиваешь на себе ракушку, в которую удобно нырять хотя бы для того, чтобы бесшумно поплакать…

– Никто знает, как встречать Новый год летом, – смеясь, продолжила Анна. – А мы знаем!

– Это точно. Наш маленький секрет, – смех сквозь слёзы – это тоже приходит не сразу, с годами Ашната узнала, что и такое возможно. – Мы можем и весной и летом и зимой и осенью устроить у себя Новый Год, и никто нам не помешает!

– Помню первый праздник, когда ты пришла с тремя апельсинами и бананами. Я заварила остатки кофе, который у меня оставался из дома и мы закатили пир горой.

– На наши гроши мы могли себе позволить разве что дольку от апельсина, – рассмеялась не без горечи Ашната.

– Зато в тот вечер мы были богачами. По полтора апельсина и по целому банану!

– И чашка кофе со сливками, не забудь!

– И с сахаром! – рассмеялась Анна и, как ребенок захлопала в ладоши.

– С тех пор, каждый раз, когда кто-то из нас покупает апельсины и бананы, мы устраиваем Новый Год. Хорошо, что это случается не часто. Иначе…

– Новых Годов не может быть слишком много, – перебила её подруга, смеясь.

– Иначе исчез бы весь шарм волшебства, – Ашната вытерла слёзы и села на кровать, скрестив ноги. – Ты всегда будешь мне другом! – серьезным голосом произнесла она.

– Что такое? – Анна повернула голову к окну, где стояла кровать подруги. – Ты что прощаешься со мной?

– Глупости! Я говорю то, что чувствую. Я просто поняла, что сдерживать слова, идущие от души нельзя. Переполняя сердце несказанное или недосказанное убивает его, делает грубым.

– Аш, ты тоже моя подруга и знаешь это. Меня выдержать не так-то легко, но ты такая хорошая, что с тобой сложно быть хамкой, какой я привыкла быть.

– Ты прекрасно знаешь, что если меня вывести из себя, я тоже могу наломать дров.

– Меня всегда восхищало в тебе то, чего нет во мне. Ты красива, ухожена, воспитана, начитана и интеллигентна… Да, стариковское слово, но ты его наделяешь новым смыслом. И при всем этом, ты готова глотку порвать любому, кто по твоему мнению несправедлив к слабому.

– Если ты имеешь в виду животных, то их я люблю с детства. Они действительно, слабее нас, поэтому нуждаются в защите. А те, кто издевается над ними… Я готова руками выцарапать им глаза, – по голосу чувствовалось, что она волнуется.

Подобные темы вызывали бурю негодования и чувство протеста, которые она сдерживать не умела. Она не хотела принимать такую действительность: в которой подросток толкает в очереди старушку, живодёр подвешивает за хвост котенка, здоровый бугай не уступает место в транспорте беременной женщине…

– Это касается не только животных, но и людей. Ты сама, полуголодная, приняла меня и накормила. Поделилась со мной последним и в остальные вечера ты кормила меня.

– Разве ты поступила бы иначе?

– Сейчас нет, потому что ты научила меня добру. А тогда, тогда я вела себя как дикарка, наверное, и внимания бы не обратила, что рядом со мной голодает человек.

– Нет. Ты вела себя, не как дикарка, а как загнанный в угол волчонок. Но в тепле оттаивают все, даже дикие звери.

Анна подошла к кровати подруги и бросилась к ней в объятия. Она знала, что её не оттолкнут, не заругают и не отвергнут. Ашната утерла ей слёзы и погладила по голове. Поцеловав её в лоб, она перекрестила подругу и пожелала доброй ночи.

От приглушенного звука будильника, он быстро пробудился, по инерции встал и открыл шторы. Впуская в комнату теплые рассветные лучи, он стоял у открытого окна. Он стоял, улыбаясь бегающей по саду собаке. Грете нравилось сбивать с травы капли росы. Носясь у пруда с мокрой от влажной травы носом, она могла громко лаять от удовольствия, разбудив всех вокруг. Никто на это не злился. Любимице хозяина разрешалось все. Он баловал её, как ребенка. Это было понятно. Как никто другой, она дарила ему свою любовь. Не потому, что он богат, и не за то, что он влиятельный политик. Она любила его руки, улыбку и тепло. Какая разница? Разве тепло банкира не так же греет, как тепло учителя или каменщика?