Анна Христолюбова - Грехи отцов

Он неодобрительно покачал головой в плохо расчёсанном пыльном парике и добавил уже деловито и сухо:

– Его жизни сейчас ничто не угрожает. Ежели не начнётся горячка, рана затянется быстро, и дней через десять он будет уже на ногах…

– Но если ранение не опасно, почему он не приходит в себя? – перебил эскулапа Филипп.

– От потери крови и общей деликатности натуры.

Лекарь раскрыл небольшой сундучок, в котором лежали склянки с мазями и микстурами, извлёк гранёный, тёмного стекла флакон и поднёс к лицу лежащего.

Тот вздрогнул, закашлялся и открыл глаза.

– Вы легко отделались, юноша, – проговорил лекарь, обращаясь к пациенту.

Он вновь рассказал про позумент и апостола Петра, вероятно, для убедительности, а потом перешёл к рекомендациям:

– Ежели станете выполнять мои предписания, скоро будете, как новый. Главное сейчас – это покой. Никаких телесных усилий, перемещений и волнений. И, конечно, хорошее питание, чтобы восстановить силы. Если начнётся жар, станете давать ему вот эту микстуру. – Лекарь повернулся к Филиппу и выставил на столик у изголовья бутылочку с притёртой пробкой. – В этом случае будет нелишним снова обратиться ко мне. Всё же рана довольно глубока.

Проводив лекаря до двери, Филипп протянул деньги. Тот вздёрнул редкие брови:

– Вы переоценили мои скромные услуги, сударь. Это вдвое больше того, что я обычно беру за приём.

– Но вам пришлось ехать среди ночи. И потом… Я был бы благодарен, если бы вы забыли вашего нынешнего пациента, словно он приснился вам…

Маленький доктор гордо поднял голову и расправил плечи, обретя на мгновение вид значительный, почти величественный:

– Я не имею привычки болтать где, кого и от чего лечу. Как и совать свой нос в то, что меня не касается. Это, знаете ли, способствует долголетию…

Но в следующую секунду он вновь ссутулился и сунул деньги в карман.

– Прощайте, господа! И поверьте, на свете есть очень мало вещей, ради которых стоило бы рисковать жизнью, и очень много возможностей лишиться её, не прилагая к тому собственных усилий. Доброй ночи!

Проводив лекаря и Данилу, отправившегося в людскую, Филипп вернулся в спальню к своему гостю.

Тот напряжённо смотрел на дверь. Бледное лицо, озарённое одинокой свечой на столике у изголовья, казалось измождённым и серым.

Филипп присел в кресло возле постели. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга.

– Где я? – В голосе гостя, ещё слабом, звучала тревога.

– Вы в моём доме. Вернее, в доме моего отца, князя Порецкого, – Филипп улыбнулся устало.

– Как я здесь очутился?

– Это я вас привёз. После того как нашёл в лесу. Вы помните, что с вами приключилось?

– Я дрался на дуэли. – Гость нахмурился и дёрнул плечом, словно отгоняя неприятное воспоминание.

Филипп изумился:

– Дуэль? Но отчего ваш противник и секунданты бросили вас одного?

– Не было секундантов. Так пожелал господин, с которым я дрался. – По лицу незнакомца точно прошла грозовая туча, под её сенью губы стали жёстче, а глаза холоднее. – Оставил он меня оттого, что мёртвым посчитал. У нас такой уговор был. Нынче за дуэль в Сибирь угодить можно, посему те, кто хочет драться по-настоящему, а не просто красиво шпагами помахать, лекаря не зовут – бьются до смерти. Коли секунданты есть, они убитого домой отвозят, а ежели без них обходилось, тело в лесу оставляют. Там неподалёку, у тракта, что в сторону Нарвы, кабак есть, кабатчик ушлый – клейма ставить негде… Мы ему заплатили и уговорились, что победивший просто сообщит, где убитый, тот и схоронит… Это неважно всё… Скажите, какой теперь день? И который час?

Филипп удивился.

– Нынче воскресенье, пятнадцатое апреля. Около четырёх утра.

Незнакомец, и без того бледный, посерел ещё сильнее, губы дрогнули.

– Это катастрофа… Я должен был возвратиться в корпус до тапты. У меня завтра генеральный экзамен. Я должен быть в академии!

Он встрепенулся, точно собирался вскочить и бежать, и Филипп слегка придержал его за плечо.

– Успокойтесь, сударь! Сейчас вы всё равно не можете никуда ехать. И если всё будет нормально, не сможете ещё не меньше недели, вы же слышали, что говорил лекарь.

Незнакомец сник, словно из него воздух выпустили.

– Это ужасно… Всё погибло! Если я не попаду на экзамен, меня выпустят без производства в чин. В солдаты или матросы… – Он закрыл лицо руками.

Было заметно, что человек этот не привык демонстрировать свои переживания, оттого отчаяние его казалось сокрушительным и безысходным. И Филипп невольно ощутил неловкость, не зная, чем можно ему помочь.

– Если у вас есть влиятельные друзья или родственники, они могли бы написать прошение, чтобы вам позволили сдать экзамен позже. Я вам помогу связаться с ними.

– У меня только отец. – Гость вздохнул горестно. – Он не богат и не влиятелен. Но, конечно, я должен сообщить ему, что произошло.

– Вы напишете письмо вашему батюшке, а мой камердинер отвезёт. Может быть, всё не так страшно, как вам видится. Где вы учитесь?

– В Рыцарской Академии. В Шляхетском кадетском Ея Императорского Величества корпусе. Я проучился семь лет, со дня основания, и в этом году должен выпуститься в армию. Скажу честно, я рассчитывал аттестоваться не ниже чина подпоручика, а если повезёт, то и поручика. Теперь же…

Он снова тяжко вздохнул. Помолчали. Наконец, гость поднял на Филиппа настороженные глаза, казавшиеся чёрными в полумраке.

– Я не поблагодарил вас, сударь. А ведь вы спасли мне жизнь. – Он приподнялся на локте и протянул князю руку. – Спасибо!

Рукопожатие, несмотря на узкие и изящные, словно у барышни, ладони, было на удивление крепким. Филипп улыбнулся в ответ:

– Думаю, вы переоцениваете мою помощь. Но я рад, что мы с Данилой проезжали мимо. Кажется, я не представился… Филипп Андреевич Порецкий к вашим услугам, сударь.

– Алексей Фёдорович Ладыженский, петербургский дворянин. Князь Андрей Львович Порецкий – ваш родственник?

Лицо Филиппа померкло:

– Это мой отец.

– Я часто встречал вашего отца на балах и куртагах, но вас отчего-то не помню вовсе.

Филипп усмехнулся устало и грустно.

– Сие не удивительно. Я не был в России восемь лет и вернулся домой только сегодня. И не вполне уверен, что сделал это не зря.

– Отчего же?

То ли что-то во взгляде гостя, внимательном и серьёзном, вдруг расположило Филиппа к откровенности, то ли самый смутный час суток был тому виной, но, сам не заметив, он рассказал новому знакомцу всю свою недолгую и невесёлую жизнь.

– За восемь лет он прислал мне одиннадцать писем, в каждом из которых было с десяток строчек. Письма всегда начинались словами: «Благословение Господне на вас, сударь!» – и оканчивались неизменной фразой: «Ваш отец, князь Порецкий», – закончил Филипп, глядя сквозь собеседника невидящими глазами.