Сергей Огольцов - Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

(…риторика не помогает с теми, у кого Упрямство-Матушка прежде него родилась, такому хоть кол на голове теши!.)

Однако я не только произносил пылкие речи, но тоже бросал дрова, чтобы потом, за обедом на кухне, Сашка даже молча не намекнул бы, что он работал больше моего. И вдруг он отшатнулся от приямка, забрызганные кровью пальцы схватились за лицо. Наташа бросилась домой сказать Маме. Та прибежала с мокрой тряпкой протирать запрокинутое лицо Сашки. Папа тоже бегом явился из подвала и никто не слушал даже мои оправдания, что всё нечаянно так получилось, не нарочно, когда брошенное мной полено ободрало нос Саши. Мама накричала на Папу, что он допустил такое. Папа тоже рассердился и велел всем уходить домой и работу доканчивал в одиночку.

Царапина быстро зажила даже без пластыря, который Саша упрямо отлепил ещё до ужина.

(…вряд ли мой брат упомнит это происшествие, и только я до сих пор чувствую себя виноватым – да не нарочно, но меньше бы орал, оратор, а смотрел бы лучше куда швыряю…)

В школе я постоянно записывался во всевозможные кружки, стоило лишь руководителю очередного придти в наш класс с объявлением для желающих. Кружки собирались под вечер, чтобы участники смогли сходить домой после уроков, пообедать, отдохнуть и вернуться в школу. Занятие длилось почти час и кружковцы расходились по домам в уже густой темноте ночи.

Как-то вечером после очередного кружка несколько его участников забрели в спортзал школы, где стояло пианино и где один мальчик мне показал однажды, что если ударять по одним только чёрным клавишам, то получается китайская музыка. Но в тот вечер я и думать забыл о музыке, потому что возле пианино стояли старшеклассники с парой настоящих боксёрских перчаток!

Мы несмело попросили разрешения потрогать их блестящую кожу и немножко примерять. Старшеклассники великодушно позволили, а потом решили провести матч между шпингалетами: Горка (представитель кварталов-близнецов) против Нижняков, которые жили в порядках деревянных домов у подножия Горки.

Выбор пал на меня—о! как же мне этого хотелось! – и на плотного рыжеволосого Вовку от Нижняков. Освещение сцены оказалось недостаточным, все присутствующие на спортивном событии вышли в прихожую спортзала под яркую лампочку отражённую в чернильно-чёрной зимней темноте, разлившейся за широким стеклом окна, и мне с Вовкой скомандовали «бокс!»

Сперва мы хихикали, бухая друг друга громоздкими шарами перчаток, но вскоре остервенели. Я страстно хотел (но никак не мог) влепить ему в голову, а в его глазах угадывалось взаимное желание. Безошибочно и несомненно. Вскоре моё левое плечо, которое я подставлял под все его удары, жутко заныло, а моя правая рука, который я долбил в его подставленное плечо, ослабла и выдохлась. Наверное, ему приходилось не слаще моего, наши хиханьки сменились пыхтением и кряхтом. Было плохо, больно до слёз, потому что его удары проникали, казалось, до кости предплечья, но я бы скорей умер, чем сдался. Наконец, старшим надоела такая монотонщина, они сказали «хватит!» и забрали перчатки.

На следующее утро лилово-сизый отёк расплывался у меня по предплечью и несколько дней кряду оно оставалось моим больным местом, я крючился от дружеских похлопываний по нему и сычал словно гусь в самообороне.

~ ~ ~

Если выпадал пушистый снег, но не аж по пояс, мы всей семьёй выходили во Двор чистить ковёр и ковровую дорожку. Расстилали их лицом на снег и топтались по жёсткой изнанке. Потом ковёр переворачивался, на него веником наметался снег с ближайших сугробов и сметался начисто. Готово. И мы складывали ковёр. Длинную зелёную дорожку после протаптывания мы не переворачивали, а вчетвером—Мама и трое детей—становились сверху и Папа волок её, и всех нас на ней, оставляя вмятую борозду снега с остатками пыли за кормой. Вот какой у нас сильный Папа!.

А когда выпал мокрый снег, мальчики нашего Двора начали катать его для строительства крепости. Делаешь обычный снежок, кладёшь на снег сугроба и начинаешь катать вперёд-назад. Снежок тут же обрастает слоями мокрого снега. Превращается в футбольный мяч из снега. Вырастает тебе по колено. Становится всё плотней, тяжелеет и уже нужно звать кого-то на помощь, чтобы объединёнными усилиями двоих-троих докатить снежный ком к растущей крепости, где старшие мальчики взгромоздят и закрепят его в кольцевую стену уже выше твоего роста.

Мы разбились на две команды—защитники осаждённой крепости и нападающие. В рекордно короткое время заготовлен запас снежков-боеприпасов и – они бросились на штурм!

Гвалт, крик, вопли; снежки свистят отовсюду и во всех направлениях. Высовываюсь над стеной залепить снежком хоть в кого-то. Вспышка жёлтой молнии в глазах, слепящая как сполох лопнувшей электролампочки. Скользя спиною по белой стене, сползаю на корточки, ладонь вжата в глаз, куда стеганул снежок.

(…" ах, да – я был убит…”

так воссоздал этот момент Н. Гумилёв своим стихотворением…)

Но не стихая беснуется бой, некому оглянутся на павших. Всё сплелось и слиплось в единый общий рёв: «A-a-a-a-a-a!»…

Спустя неведомое время иссякла битва. Крепость так и не сдалась, а только превратилась в метровый холмик снега утоптанного до оледеневшей твёрдости. Но тишина не воротилась, всё тонет в том же неуёмном крике, с ним скатываемся мы по льду растоптанной твердыни на животах, немеет голова неясной глухотой от своего и общего обезумело буйного, неумолчного: «A-a-a-a-a-a!»

Глаз мой уже глядит. Сошлёпав запоздалый снежок, я вмазал им по голове мальчика старше меня. Какая непростительная промашка! Во-1-х, он старше, а значит и сильнее, да и бой давно окончен и этот мальчик пришёл уже с коньками на ногах. Как можно быть таким неосмотрительным?

Как всегда – борьба за правильность, чтобы всё как надо было. Давным-давно тому, в начале возведения крепости, старшие мальчики объявили: «Кто не строит, играть не будет», а я точно знаю, что этот мальчик на коньках совсем не строил. Но кому какое дело до справедливой правильности? Многие из мальчиков-основоположников уже разошлись. Никто вокруг не помнит договорённостей мирного времени.

И дерзости моей всё меньше оправданий, их слушать некому, и некого позвать на помощь, и попранную справедливость сейчас не восстановишь, а просто – Бе!. Ги!.

И я бегу… Едва живой, измотанный долгими часами дикой беспрерывной игры. Бегу с глухим опустошеньем в голове. Бегу к нашему подъезду. А вдруг не догонит в коньках по вытоптанному снегу?. Я всё ещё бегу. И до подъезда уже рукой подать. «А ну если догонит?»– мелькает в голове и получаю пенделя коньком под зад за этот запоздалый страх. Хлопнув дверью, влетаю на площадку первого этажа. Преследователь не отважился – тут чужой подъезд.