Алиса Лиделл - Разрушенная Вселенная

– Камиль, – выдохнул де Шармун, оборачиваясь.

И действительно, перед взором Шарля предстал мужчина средних лет с собранными черными волосами в хвост, что, честно говоря, всегда казалось парню глупой идей, ибо локоны все равно вылезали из-под оков тугой резинки. Молодой человек вообще не понимал, зачем Камиль отрастил себе эти макароны на голове. Да Шарль, если честно, вообще отца Генри совершенно не понимал. Он совершенно другой человек с каким-то странным и необъяснимым взглядом на жизнь. А Шарль – просто Шарль. Ничего необычного.

– Я считаю тебя виноватым, – зачем-то выпалил парень. – Не только тебя – много кого, на самом деле, – но этому ему явно было у кого учиться.

– Перестань. Это происходило задолго до рождения Генри, – фыркнул Камиль в ответ.

– Заткнись! – взвизгнул Шарль, перебив мужчину, после чего закрыл уши и отбежал к несчастному одинокому дереву, которое сейчас целиком и полностью олицетворяло душевное состояние парня.

Но почему, объясните, почему? Рядом были Ноэль, Жирард, Камиль, которые протягивали руку помощи, но Шарль упорно продолжал чувствовать себя самым одиноким человеком на свете. Вероятнее всего, де Фоссе очень сильно ошибался, когда думал о том, что потерял все чувства на свете и способность плакать вместе с тем. Он все еще человек, психически нестабильный и самую малость неуравновешенный, но человек.

Молодой человек плюхнулся на колени и обхватил свою голову руками, пытаясь спрятаться от всего мира, от всех невзгод и несчастий. Сколько лет Шарль опустошал свое сердце, чтобы научить Генри любить этот мир? Сколько дней он потратил на то, чтобы маленький племянник смог улыбаться искренне, чтобы не боялся идти вперед? Де Фоссе отдал все, что только мог, своему возлюбленному, но удивительному кудрявому мальчику с глазами цвета хмурого и дождливого денечка было недостаточно чувств Шарля. Генри так и не научился жить для себя, а не для других. А его возлюбленный потерял эту способность. И теперь, когда единственный источник света угасал и превращался в пепел, исчезал и смысл жить.

– Знаешь, у каждого свой способ выражать свои эмоции и зашивать шрамы на сердце, – произнес крёстный парня, приближения которого к себе Шарль не услышал, – и я рад, что ты выбрал слезы и истерики, – кажется, в голосе мужчины прозвучали нотки грусти.

Шарль вытер глаза и уставился на крёстного.

– Ты самый херовый отец на всем свете, – выплюнул парень.

– Я знаю, – прикусил губу Камиль.

Шарль лишь покачал головой и бросил короткий взгляд на старое дерево, после чего, нахмурив брови, принялся изучать его более досконально. Почему оно здесь растет в полном одиночестве, такое дряхлое уродливое? Отчего на его ветвях продолжают появляться зеленые листья? Растение давно должно было погибнуть. Здесь отвратительная земля, здесь мало солнца. Не удивительно, что другие деревья предпочли другие места для развития. Но с этим-то что не так?

– Как, по-твоему, выглядит смерть? – наконец, вспомнил про существование крёстного молодой человек.

– Ну… костлявая, в черном плаще. С косой, – без особого интереса к разговору ответил Камиль. – Почему ты вообще спрашиваешь это?

– Потому что я считаю, что у каждого человека своя смерть.

Мужчина перевел взгляд на Шарля, ожидая разъяснения и какого-то скрытого смысла. Парень, если честно, и сам до конца не понимал, зачем задумался о таких странных вещах. Он ведь все еще самый обычный молодой человек, которого, как и всех остальных, интересует веселье, клубы, выпивка, но уж точно не философия и психология. Это Генри имел привычку размышлять о смысле бытия и о каждой незначительной мелочи, которая, по его мнению, несет за собой большие последствия.

– Ну смотри, – ухмыльнулся Шарля, когда заметил недоуменное выражения лица крёстного, – моя, например, будет пахнуть сладостями. Тортами, пирожными, кексами, сладкими булочками, шоколадом, круассанами.

Камиль изогнул левую бровь.

– Смерть от сахарного диабета?

– Теперь я понимаю, почему Генри не любит сладкое, – фыркнул парень.

Очередной звонок в дверь. Куда успел пропасть этот мальчишка? Шарль звонил ему на мобильник минут десять назад. Все были целы и живы. И теперь спрашивается: что успело случиться за этот короткий промежуток времени? В квартиру забрались воры? Убийцы? Или Генри не дождался и куда-нибудь ушел? Или, быть может, случайно заснул? Честно говоря, этот паренек с причудами иногда был способен на все, что угодно.

– Извини, пожалуйста! – наконец, кудрявое чудо соизволило открыть дверь. Шарль посмотрел на друга и невольно ахнул. Все лицо, руки, теплый вязанный свитер и даже брюки были испачканы каким-то белым порошком. – Я думал, что я все успею сделать вовремя, я, эм, я даже время засекал, и все шло по плану, но ты, эм, ну, ты же знаешь меня, – Генри прикусил губу и драматично вздохнул.

– Ты рассыпал кокс, когда пытался спрятать его от меня? – буркнул Шарль.

Старший парень отпихнул от прохода удивленного младшего и, наконец, зашел в квартиру. По воздуху распространился аромат выпечки. Удивительно. Неужели Каролин решила проведать своего ребенка? В таком случае, все планы парней накроются медным тазом. Шарль и Генри так давно ждали того дня, когда Камиль уедет в командировку и оставит своего сына в гордом одиночестве дома, что какая-то там «заботливая» мамаша с огромными тараканами в голове точно не имела права разрушить их прекрасную совместную неделю.

– Тебе не стыдно? Отец только за порог, а ты уже херней какой-то страдаешь, – покачал головой Шарль, строя из себя глубоко разочарованного в друге человека.

– Прекрати! Ты же знаешь, как я ко всему этому отношусь! – возмутился Генри, скривившись для должного эффекта.

– А черт тебя знает, – пожал плечами старший парень. – Что ты тут жжешь?

– Эй! Вообще-то, я пеку кексы с сахарной пудрой.

Генри гордо задрал нос к верху, в то же время слизывая с пальцев белый порошочек, который оказался вовсе не коксом, а размельченным сахарным песком.

– Ты же не любишь сладкое, – настороженно произнес Шарль, пытаясь заглянуть в самую глубь сумрачных глаз напротив, чтобы разглядеть всю правду.

– Но ты же любишь. Я хочу, чтобы мои кексы ты тоже любил.

На лице старшего парня невольно застыла глупая счастливая улыбка, которую, несмотря на все старания, было просто невозможно стереть или скрыть. Если бы Генри и Шарль были бы героями какого-нибудь дурацкого детского сериала, то в глазах второго бы наверняка возникли крохотные алые сердечки. Черт возьми, Шарль слишком очевиден!

– Эй, малыш, – таким неожиданно слащавым даже для себя голосом произнес де Фоссе прозвище Генри, которое использовал уже, обращаясь к тому, около семи лет, что ему самому от себя стало противно, – я уже обожаю твою выпечку.