Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Специально стращала я Аньку, чтобы она меньше бубнила.

– Ты преступление совершила, вывезла меня, а то, что ты у меня на поводу пошла, никого волновать не будет.

Анька опасливо покосилась, но промолчала.

– Вот и молчи, лучше вперед смотри да на карту, всё полезнее будет, чтобы мы благополучно доехали.

Аня еще раз покосилась на меня.

– Барышня, а вы не сумлеваетеся, что вам по приезду окажут тот прием, какого вы ожидаете? А ну как по-другому всё случится, что вы тогда-то делать будете? И там ли он, этот Федор, родимец его побери? Ждет ли? Вы же ни в чём не уверены… Как вы осмелились в такой путь-то пуститься, не знаючи даже, что вас ждет в конце?

– Мне надоели твои бредни, Анюта, попридержи язык. Я тебя в последний раз прошу не пророчить всякие гадости. Чувствую я его, понимаешь, очень хорошо чувствую. Мы с ним словно два диких зверя, которых разлучили по чьей-то милости, и теперь они ищут друг друга. Можешь представить, они точно знают, где каждый находится, всё каждый о другом чувствуют, но никак соединиться не могут.

Она вздохнула:

– Ну что ж, барышня, не могу я такого себе представить. Мудрёно вы говорите, непонятно. Да с вами спорить, видать, бесполезно, делайте как знаете, а я буду молиться за вас и во всем вам помогать, раз вы такая.

Она отвернулась, с головы до ног закуталась в покрывало и продолжила править тройкой. Мы понеслись к первой почтовой станции, где собирались остановиться. Я не заметила, как уснула, а когда проснулась, мы уже прибыли.

Прежде чем снова отправить нас в путь, лошадей накормили и дали им отдых. Менять их на казенных я наотрез отказалась. Почтарь заспорил было, но Аннушка отвела его в сторонку, молвила несколько слов, сунула что-то в руку – и он сдался.

Мы с Аней сидели в теплой избе и наслаждались передышкой и горячим чаем из ведерного самовара.

– Что ты ему такого сказала?

– Да сказывала, что эти лошади у вас – последняя память, которая осталась от покойного дядюшки, больше ничего нет, дескать, сирота вы. Два целковых серебром ему сунула из тех, что вы мне дали заплатить сопровождающему, да бутылку самогонки, я их много в дорогу припасла, как знала, что понадобятся.

– Молодец, Анька, соображаешь, когда хочешь.

Анюта достала карту, на которой всё было так толково обозначено, что даже неграмотной понятно.

– Родственник мой нарисовал весь путь и станции до той деревни. Если что, нам по энтой картинке всё растолкуют. Каждый день нам проезжать по станции, одна позади, четыре осталось, я всё хорошо запомнила. Мы не по прямой следуем, а через деревни. Дорога эта надежная, по ней много народу проезжает, не робейте, не беспокойтеся, доедем. Он сказывал только так и езжать, никуда не сворачивать. По прямой немного короче, зато через деревни надежнее. Да и я не глупая, память у меня хорошая, всё поняла, запомнила. Та деревня Тютюревка, она большая, легко найдем. Да и личность ваш Федор там примечательная, сыщем, барышня.

Мы спокойно ехали всю ночь и утро. К полудню нам очень захотелось есть, но я просила Аню останавливаться как можно реже, только чтобы дать отдохнуть лошадям и покормить их. Мне хотелось быстрее пережить эту дорогу, тряску, холод…

Мы подъехали к придорожному трактиру, и Анька взмолилась:

– Барышня, давайте остановимся, сами горячего попьем-поедим и лошадок наших накормим, да и отдохнут они, бедняги.

Я согласилась, мы вылезли из коляски. Навстречу вышел молодой мужчина.

– Чего изволите, барышни?

– Распрягите лошадей, дайте им овса. Только не шелухи, цельного.

Анька толкнула меня в бок и шикнула:

– Барышня, вам туточки не Петербург. Гонор свой подале спрячьте, только проблем наживем с таким обращением.

Я послушалась ее и повторила свою просьбу вежливо. Подумала и добавила, что мы и сами бы не прочь поесть горячего. Юноша усмехнулся и повел коней на задний двор.

Трактир находился в небольшой избушке, я стала с интересом его рассматривать. Стены были сложены из каких-то диковинных бревен, на свету отливающих серебром. Сверху крышу покрывала солома, она придавала постройке какой-то сказочный вид.

Мы зашли вовнутрь. На лавках у огромного грязного стола сидели мужики, которые что-то ели и пили. Когда мы вошли, все взоры обратились к нам. Им странно было видеть в убогом трактире барышню, разодетую в меха. Они разглядывали нас нагло, откровенно, и мне стало не по себе. Я посмотрела на Анюту. Лицо ее было непроницаемым, казалось, она ничего не боится. Но я почувствовала, что внутри Анька не так уверенна и спокойна, как виделось снаружи.

Мы молча сели друг против друга у дальнего конца стола и стали ждать. Анюта шепотом запричитала:

– Ох, не к добру это, барышня, не к добру. Чего это они там про нас шушукаются, поди, что-то плохое затевают.

– Анька, знай сиди да помалкивай. Tais-toi, – добавила я по-французски.

– Чаво? – открыла она рот.

– Закрой рот и жди. Поедим и двинемся дальше.

Но Анюту обуяло беспокойство: я увидела, как нервно дрожит ее рука, лежащая на столе.

К нам подошла женщина, видимо, хозяйка. Высокого роста, тучная, пышная грудь вываливалась из неопрятного платья, сшитого из дешевой ткани. Сверху был надет передник, видимо, когда-то белый, а теперь из-за постоянного вытирания грязных рук больше походящий на половую тряпку. Необъятный живот выглядел как опухоль, круглые бедра и огромный зад вызывали брезгливость.

Женщина внимательно рассматривала меня, глаза ее завистливо горели. Мне стало неуютно… Я очень кротко попросила горячей еды. Она уперла руки в крутые толстые бока, вперила в нас глаза, а потом, хитро прищурившись, спросила:

– Чегой-то вы забыли в нашей глухомани?

– Мы очень устали, очень спешим и очень хотим есть. Если же нам здесь не место, мы тотчас уедем.

– Ну конечно, уедете вы несолоно хлебавши, как же, – усмехнулась тетка. – Чичас щей горячих принесу.

– Вот спасибочки, – Анюта закивала, и по ее телу прошла нервная дрожь. Было странно наблюдать, как у огромной, крепкой девахи затряслись поджилки.

Хозяйка видела нас впервые, мы не сделали ей ничего плохого, но разговаривала она с нами отчего-то без приязни. Я добавила:

– Принесите еще теплого молока с белым хлебом.

Тетка кивнула и удалилась. Мы сидели тихонечко, а мужики всё оживленнее что-то обсуждали и уже не стесняясь тыкали пальцами в нашу сторону. Они громко ржали, точно кони, видимо, говорили какие-то непристойности. Что еще может вызвать такой животный смех у людей недалекого ума?

Вернулась хозяйка, поставила перед нами миски. Не дожидаясь, пока она отойдет, мы взялись за ложки и очень жадно начали есть. А она стояла, смотрела на нас и усмехалась. Я взглянула на нее и спросила: